Книга Госпожа Рекамье - Франсуаза Важнер

Балланш справедливо выразился по этому поводу: «Он забывал принимать годы один за другим, по мере того, как они приходили; пришлось взвалить их на себя все зараз».

Счастливый человек! Почувствовав, что надломился, он пришел к Жюльетте и там угас, как и жил, — самым естественным образом!

Жюльетта, по словам ее окружения, была «сильно потрясена», однако старалась держаться молодцом… Сколько воспоминаний, чувств, самокопания, должно быть, вызвала у нее эта внезапная смерть!

«Трудно было встретить менее совпадений во вкусах, настроении, уме и характере, чем между г-ном и г-жой Рекамье; одно-единственное качество было для них общим — доброта; и тем не менее в необычном их союзе, длившемся тридцать семь лет, постоянно царила полная гармония. Потеряв его, г-жа Рекамье как будто во второй раз потеряла отца…»

Г-жа Ленорман права. Из девочки, на которой он женился во время Террора, Рекамье сделал самую красивую женщину Парижа, если не самую счастливую. Никогда, разве что немного, во время изгнания, он не отказывал ей в любящем покровительстве. Рекамье любил Жюльетту, как отец, желавший ей добра. И Жюльетта платила ему тем же. Она выполняла и свои обязательства. Их заслуга и элегантность состоят в том, что они изначально сумели выйти с честью из ненормальной ситуации. Закрыв глаза г-ну Рекамье, Жюльетта перевернула самую тайную, но не менее почетную страницу своей истории. Ей не за что было краснеть. Последний поступок элегантного банкира, продиктованный доверием, тому свидетельство. Как в случае Матье де Монморанси, друзья г-на Рекамье могли сказать: «Какая прекрасная смерть!» По крайней мере, она наступила вовремя.

Супруги Шатобриан отреагировали по-разному. Г-жа де Шатобриан — с теплотой, не совсем уместной в данном случае. Рене был погружен в задумчивость.

Адриан не забыл ее и прислал соболезнования из Лондона. Госпожа Сальваж оказалась довольно проницательной: «Вы говорите, что Ваше будущее холодно и мрачно. Если я знаю Вас так хорошо, как Вы говорите, если я верно оценила Ваши впечатления в тот момент, когда порвались связывавшие Вас узы, я не могу подумать, что это событие послужило к упадку духа, заставляющему Вас смотреть на будущее сквозь черную пелену. Есть ли у Вас какое-нибудь горе?»

9 апреля Жюльетта решила провести две недели в Боннетабле, у герцогини Матье. Зациклившаяся на своем непримиримом ультрароялизме и моральном конформизме, она выглядела карикатурой на женский тип, получавший все большее распространение: старая вдова-святоша, утрированная утонченность которой сравнима только со скупостью. Последнюю черту не без иронии подмечает г-жа де Буань — у этой «странной особы» она особенно бросалась в глаза:

Она не обделена умом, рассказывает довольно смешно и непревзойденным образом считает свои экю. Поскольку она всегда больше всего любила деньги, то полагает, что Бог разделяет ее вкусы. Когда она чего-либо хочет, то отправляется к алтарям и обещает доброму Боженьке более-менее круглую сумму, в зависимости от важности предмета. Если ее желание исполняется, она добросовестно платит. Но ничего не дает, если ничего не вышло…

Как и мы, г-жа де Буань, наверное, спрашивала себя, о чем могут говорить эти две столь непохожие вдовы…

Возможно, Жюльетта искала в Боннетабле лишь немного покоя и живые воспоминания о Матье. Властная Гортензия попытается — безуспешно — вовлечь ее в литературный проект: вместе публиковать… цензурованные произведения г-жи де Жанлис! Вот, наверное, посмеялся Шатобриан, когда об этом узнал…

Тем временем Аббеи казалось пустым без своей хозяйки. Амели без зазрения совести напоминает ей об этом в длинном письме от 14 апреля, которое выражает извечную любовную собственность окружения Жюльетты на нее саму: без нее все идет наперекосяк, она должна вернуться. Балланша разбил ревматизм, дело с наследством г-на Рекамье оборачивается плохо, Амелия скоро родит, и сколько бы ни насмешничали «эти господа» насчет того, что здесь вряд ли пригодится опыт г-жи Рекамье в данной области, все-таки… Амелия опасается перепадов настроения в «монастыре», надеется, что тетушка «проводит больше времени на прогулке, чем на мессе» (!), что «ее герцогиня не слишком ее утомляет»… И потом все эти дамы рвутся на ее террасу, чтобы посмотреть на кортеж, когда раку святого Винсента де Поля будут переносить к лазаристам, г-жа де Шатобриан и ее кузина уже записались первыми… Высший аргумент: в Аббеи скоро зацветет сирень!

Жюльетта вернется. Но скоро, в июне, снова уедет в Дьеп. Тем временем Амелия произвела на свет девочку, названную в честь двоюродной бабушки. Или приемной бабушки — как угодно. Жюльетте, которой исполнилось пятьдесят два года (и Жерар написал ее сидящей, в профиль, все такой же грациозной), наверное, было тяжеловато смириться со своим новым качеством, новым гражданским статусом — вдовы и бабушки.

***

Во вторник 27 июля 1830 года Шатобриан приехал к Жюльетте в Дьеп и провел несколько часов в ее обществе, в отеле «Альбиан», «беседуя и глядя на волны». Политическая обстановка была напряженной: в мае палата депутатов воспротивилась королю и в своем «Обращении 221-го» ясно дала понять, насколько она не одобряет правительство Полиньяка. В ответ Карл X ее распустил. Несмотря на недавние успехи в Алжире, новая палата в большинстве своем была либеральной. Король должен действовать. Опасаются попытки государственного переворота. Появляется добрый Балланш со свежими новостями: публикация четырех королевских ордонансов, отменяющих свободу прессы, распускающих новый парламент, изменяющих закон о выборах и назначающих выборы на следующий месяц. Шатобриан не ошибся: момент серьезный, ему нужно немедленно возвращаться в Париж. Он «сел в карету в семь часов вечера, оставив своих друзей в тревоге»…

По дороге Шатобриан перечитал в «Мониторе» королевские ордонансы: они ужасно нескладны и выражают «полное неведение о состоянии современного общества»… Брожение умов таково, что Париж может восстать… Шатобриану не хочется такое пропустить…

Он прав. В тот день король остался в Сен-Клу, тогда как Мармон развернул королевские войска в столице. Вечером начались первые столкновения, из мостовых вынимали булыжники, в бедных кварталах строили баррикады. Шатобриан, подробно рассказавший об этих днях в «Записках», писал, что тогда «старые тактики революции еще помнили пути к ратуше, а прежние мятежники наставляли молодых инсургентов». И добавляет — потрясающий ракурс: «В Сен-Клу играли в вист».

В среду 28-го, в пять часов утра, Париж был объявлен на осадном положении. Восстание ширилось. Три колонны, развернутые Мармоном, чтобы ему противостоять, потерпели поражение. Бились на Аркольском мосту и на подступах к ратуше, на которой удалось поднять трехцветный флаг.

В четверг 29-го Мармон, отступивший к Лувру и Тюильри, был вынужден оставить свои позиции. Как национальные гвардейцы накануне, два из его полков примкнули к мятежникам. Мармону пришлось вывести войска из Парижа. Под вечер «трех славных дней» Бурбоны, не покидая Сен-Клу, были побеждены.

В тот же день Шатобриан сообщил обо всем Жюльетте.

Четверг, утро, 29 июля 1830 г.