Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее

В ту минуту, когда я произнесла: «Я ухожу, а ты теперь присмотри за Крисси», — клянусь, я имела в виду только то, что ухожу из дома и он мог бы присмотреть за ребенком днем. Но, сделав пять шагов к двери, я увидела как бы ослепительную вспышку: это действительно может быть минутой освобождения, минутой, когда я покончу с неудачным браком и никогда не вернусь. Тучи над моей головой, тучи в моей голове рассеялись, испарились. «Не думай! — приказала я себе. — Просто сделай это!» Не замедляя шага, я повернулась, поднялась наверх, сложила в сумку кое-что из нижнего белья и спустилась вниз.

Марк загородил мне дорогу.

— Куда это ты собралась? — осведомился он. — Ты идешь к нему?

— Убирайся к черту, — сказала я и попыталась пройти, но он схватил меня за руку.

— Отпусти! — приказала я.

Никакого крика — только короткая команда, но казалось, будто с небес на меня спустились корона и королевская мантия. Он молча отпустил меня. Когда я отъезжала от дома, он все еще стоял в дверях, утратив дар речи.

«Так легко! — ликовала я. — Так легко! Почему я не сделала этого раньше?»

Вот что удивляло меня относительно той ситуации, которая фактически была одним из ключевых моментов моей жизни, удивляло тогда и продолжает удивлять по сей день. Даже если что-то внутри (для простоты назовем это подсознанием, хотя у меня есть свои соображения насчет классического подсознания) удержало меня от того, чтобы проверить под кроватью, удержало именно для того, чтобы ускорить супружеский кризис, — почему же Мария оставила лежать там этот предмет, выдающий меня с головой, Мария, которая определенно не была частью моего подсознания, Мария, в обязанности которой входила уборка? Не заметила презерватив намеренно? Выпрямилась, увидев его, и сказала себе: «Это уж слишком! Либо я буду защищать святость супружеского ложа, либо сделаюсь соучастницей этого возмутительного дела!»

Иногда я воображаю, как лечу в Южную Африку, новую, демократическую Южную Африку, о которой тогда мечтали, с единственной целью: отыскать Марию, если она еще жива, и получить от нее ответ на этот неотвязный вопрос.

Нет, я, конечно, сбежала не для того, чтобы соединиться с ним, как в ревнивой ярости сказал Марк, но куда же я направлялась? Ведь у меня не было друзей в Кейптауне, никого, кто не был бы в первую очередь другом Марка, и только во вторую моим.

Было одно заведение, которое я приметила раньше, проезжая через Уинберг: старый особняк с вывеской «„Отель Кентербери“ / жилье / завтрак, обед, ужин или на выбор / оплата за неделю или за месяц». Я решила остановиться в «Кентербери».

Да, сказала женщина за стойкой, как раз есть свободный номер. Собираюсь ли я остановиться на неделю или на более длительный срок? На неделю, сказала я, пока на неделю.

Номер, о котором шла речь, — потерпите, это имеет отношение к делу, — был на первом этаже. Он был просторный, с маленькой ванной комнатой, компактным холодильником и застекленными дверями, выходившими на тенистую веранду, увитую плющом.

— Очень мило, — сказала я. — Беру.

— А ваш багаж? — спросила женщина.

— Мой багаж прибудет позже, — ответила я, и она поняла. Не сомневаюсь, что я была не первой сбежавшей женой, которая возникла на пороге «Кентербери». Уверена, что у них был постоянный наплыв разъяренных супругов и к тому же славная маленькая прибыль от тех, кто, заплатив за неделю вперед, переночевал, а потом, раскаявшись, устав или соскучившись по дому, выписывался из отеля уже на следующее утро.

Но я не раскаивалась и уж точно не скучала по дому. Я была готова сделать «Кентербери» своим домом до тех пор, пока бремя ухода за ребенком не заставит Марка искать примирения.

Женщина начала нести какой-то вздор о безопасности, к которому я не особенно прислушивалась: ключи от дверей, ключи от калитки, плюс правила парковки, правила для посетителей, правила о том, правила о сем. У меня не будет посетителей, сообщила я ей.

В тот вечер я обедала в унылом зале «Кентербери», где впервые увидела других постояльцев, которые, казалось, сошли прямо со страниц Уильяма Тревора или Мюриел Спарк. Но я, несомненно, производила на них такое же впечатление: еще одна сбежавшая от неудачного брака. Я рано улеглась в постель и спала хорошо.

Я думала, что буду наслаждаться вновь обретенным одиночеством. Я съездила в город, сделала кое-какие покупки, посмотрела выставку в Национальной галерее, зашла на ленч в «Гарденз». Но на второй вечер, когда я сидела одна в комнате после скверного ужина, состоявшего из увядшего салата и отварного морского языка под соусом бешамель, на меня внезапно нахлынуло одиночество и, что еще хуже, жалость к себе. Из холла я позвонила Джону и шепотом (женщина за стойкой подслушивала) рассказала о том, что случилось.

— Хочешь, я приеду? — спросил он. — Можем сходить в кино на поздний сеанс.

— Да, — ответила я, — да, да, да.

Я снова повторяю, что ни в коем случае не сбежала от мужа и ребенка, чтобы быть с Джоном. Это не был роман такого рода. Фактически это вряд ли можно было назвать романом — скорее дружбой, дружбой с сексуальным компонентом, значение которого, во всяком случае для меня, было скорее символическим. Спать с Джоном было моим способом сохранить уважение к себе. Надеюсь, вы это понимаете.

И тем не менее в считанные минуты после того, как он прибыл в «Кентербери», мы с ним оказались в постели, более того: мы в кои-то веки занимались любовью так, что было бы о чем рассказать лучшей подруге. Я даже всплакнула под занавес.

— Не знаю, почему я плачу, — рыдала я. — Я так счастлива.

— Это оттого, что ты не спала прошлой ночью, — сказал он, считая, что должен меня утешать. — Это оттого, что ты вся на нервах.

Я пристально посмотрела на него. «Оттого, что ты вся на нервах», — кажется, он действительно в это верил. У меня захватило дух от того, каким глупым он может быть, каким нечувствительным. Однако по-своему он был прав. Дело в том, что мой день свободы был окрашен воспоминанием об унизительной стычке с Марком, так что я чувствовала себя скорее ребенком, которого отшлепали, нежели согрешившей супругой. Если бы не это, я, вероятно, не позвонила бы Джону и, следовательно, не оказалась бы с ним в постели. Так что да, я была расстроена, почему бы и нет? Мой мир перевернулся с ног на голову.

И был еще один источник для беспокойства, который очень трудно было пережить: стыд оттого, что меня разоблачили. Потому что действительно, если смотреть на ситуацию беспристрастно, то я с моей мелкой грязной интрижкой в Констанциаберге вела себя ничуть не лучше, чем Марк, с его грязной связью в Дурбане, — получалось как бы «зуб за зуб».

Дело в том, что я дошла до какого-то морального предела. Приступ эйфории от ухода из дома закончился, возмущение утихло, что касается одинокой жизни, то ее привлекательность быстро тускнела. Однако как же я могла загладить дело иначе, чем вернувшись к Марку с поджатым хвостом, чтобы помириться и снова взять на себя обязанности примерной жены и матери? И когда я пребывала в таком смятении духа — вдруг этот пронзительно сладостный секс! Что говорило мне мое тело? Что когда оборонительные укрепления пали, открываются ворота для наслаждения? Что супружеская постель — плохое место для адюльтера и в отелях лучше? Я понятия не имею, что чувствовал Джон, он никогда не был открытым, но что касается меня, я не сомневалась в том, что те полчаса, которые я только что пережила, останутся вехой в моей эротической жизни. Так и случилось. По сей день. А иначе с какой стати мне бы об этом говорить?