Книга Война роз. Воронья шпора - Конн Иггульден

Однако даже допускать такую мысль, что Убежище не в состоянии оградить королевскую семью без вооруженных людей, значило покуситься на авторитет Церкви.

Старый священник надолго умолк, и сидящие за столом зашевелились. Наконец, архиепископ Буршье кивнул в бороду, и ладони его замерли.

– Я войду в Убежище, милорд. Войду и поговорю с королевой Элизабет о ее сыне. Но если она откажется выдать его, я ничего больше не смогу сделать.

– Благодарю вас, ваша милость. Не сомневаюсь в том, что этого будет достаточно, – ответил Ричард.

* * *

Путь в темноте архиепископу Кентерберийскому освещали факельщики. Он не мог опираться на епископский посох с пастырским крюком наверху – в прошедшем году этот посох сделался слишком тяжел для него. Поэтому архиепископ опирался на крепкую дубовую палку. Нижний конец ее завершался наконечником из вареной кожи, глухо постукивавшим по сырым блестящим камням, пока старик брел к Убежищу, оставив аббатство у себя за спиной.

Архиепископ Буршье не испытывал особой симпатии к Ричарду Глостеру, однако считал лорда-протектора достойным всякой похвалы за проявленную заботу о племянниках. Впрочем, старика отчасти смущало, насколько мало внимания при этом было оказано Элизабет Вудвилл и ее дочерям. Да, они не могли наследовать престол. Женская линия всегда слабее, так уж завелось с давних времен. Буршье, склонив голову, неспешно шествовал по мощеной дорожке, размышляя о тех плевелах, которые с тех пор посеяло повсюду женское племя. Бедные невежественные создания, думал он. За исключением его собственной матери, конечно. Это была строгая, удивительная женщина, способная отвесить увесистую оплеуху. Она была настолько горда тем, что ее сын произнес священные обеты, что слезы радости мешали ей смотреть…

Перед архиепископом, поодаль, поблескивая броней, расхаживали люди, похожие на расползающихся от лампы жуков в глянцевитых панцирях. Буршье помедлил – ему не хотелось подходить к ним, и он был рад возможности перевести дух, не привлекая к себе внимания этих молодых людей, еще не знакомых со старостью и ее спутницей слабостью.

– Кто эти люди? – спросил он, указав палкой. – Что они делают возле аббатства, возле Убежища? Откуда взялся этот буйный народ?

– Это люди лорда Глостера, ваша милость, – ответил один из сопровождавших его мужчин. – Поговаривают, что к нам заслали ассасинов из земли турок, а может, татар.

Буршье прикоснулся ладонью к висевшему на груди Распятию. Оно содержало кусочек Истинного Креста и своим прикосновением утешало его. В свое время он много читал и был наслышан о таких людях и о присущей им жестокости и теперь, стиснув зубы, покрепче взялся за палку. Пока что он еще кое на что годен.

– Ах да, служите, джентльмены, – проговорил он, шаркая ногами и продвигаясь вперед.

Сгибавшийся над своей клюкой архиепископ тем не менее, не замедляя больше шага, с бульдожьим упрямством приближался к Убежищу и, наконец, оказался перед дверью, через окошко в которой за ним наблюдал молодой монах. Двое терпеливо карауливших возле дверей латников расступились перед ним. Буршье не мог не отметить, что люди лорда-протектора по двое и по трое углубились в его владения. Итак, Убежище окружали примерно две сотни солдат, и примерно столько же наверняка обретались неподалеку, чтобы подменить караульных. Старик как-то вдруг осознал, чего стоило лорду-протектору разделить свои силы между двумя районами Лондона, отстоящими друг от друга на целую милю.

Войдя внутрь, архиепископ бросил озабоченный взгляд на лестницу и с облегчением увидел, что монах приглашает его в коридор на первом этаже, обшитый панелями темного, полированного дерева. Старому священнику еще не приходилось бывать в этом месте, и он был заинтригован. По большей части небольшие церкви и капеллы предоставляли убежище преступникам только на некоторый срок, обычно ограничивавшийся месяцем или сорока днями, после чего обиженным и угнетенным предоставлялось право удалиться в изгнание. Буршье понимал, что подобное ограничение неизбежно, ибо в противном случае каждую зиму церкви наполняли бы бедные люди, каким-то образом нарушившие закон. Однако Вестминстерское аббатство считалось величайшим собором страны. Здесь убежище предоставлялось бессрочно, если человека допускали в него. Подобное место служило маяком цивилизации, думал архиепископ, ее путеводной звездой.

Мысль эта заставила его стиснуть зубы, напомнив о случившемся в Тьюксберийском аббатстве, где король Эдуард нарушил одно из старейших церковных установлений, прислав своих людей с приказом убить его врагов, попытавшихся найти убежище в церкви. После этого преступления пришлось заново освящать и сам храм, и все земли вокруг. Речь шла отнюдь не о том, чтобы отмыть кровь с камней, – следовало очистить сами стены от совершенного внутри них смертного греха. В последующие годы Эдуард долго старался деньгами смыть совершенное преступление, и архиепископ Буршье был огорчен, когда Церковь приняла от короля эти огромные суммы. С его точки зрения, подобное нарушение доверия невозможно было компенсировать такой мишурой, как деньги.

С подобными мыслями он входил в открытую перед ним дверь, за которой его ждали королева Элизабет и ее дети. Войдя, старик пробежал взглядом по лицам и, наконец, остановился на лице девятилетнего Ричарда Йорка. Высокий статус отец назначил ему от рождения. Юный Ричард был наречен обладателем не только герцогства Йоркского, но и Норфолкского и Ноттингемского графств.

Ребенок хорошо сложен, отметил архиепископ, на лице его нет ни оспин, ни следов других болезней. Возможно, это означало, что ему только предстоит переболеть ими. У жизни свой особый баланс: меченый выживает, а тот, на ком не осталось отметин, может не пережить нынешней ночи. Детский смех всегда чреват смертью. Кто из родителей не знает этого?

Стоящие перед ним дети производили самое благоприятное впечатление, решил архиепископ. Ему подставили кресло возле потрескивавшего в камине огня, и он с благодарностью сел, улыбнувшись поднесенной ему миске каштанов и бокалу бренди, чтобы прогнать ночной холод. Откинувшись на спинку кресла, иерарх подумал о том времени, когда в нем было достаточно соков, чтобы потеть… когда он еще не превратился в эту иссохшую кость.

– Ваша милость, от всей души приветствую вас, – проговорила Элизабет. – Вы хотите рассказать мне о том, почему нас окружают эти вооруженные люди? Они не разговаривают со мной и уже несколько дней никого не впускают сюда и не выпускают наружу. Я не знаю ничего о том, что происходит в мире.

– Быть может, миледи, вы сперва отошлете из комнаты этих милых, этих восхитительных детей, хорошо? – предложил гость. – Я думаю, что так будет лучше всего.

Королева явно встревожилась, однако выполнила его просьбу, разослав детей по их комнатам, и осталась наедине со стариком. Она очистила для архиепископа еще один каштан и положила сердцевину так, чтобы он мог легко дотянуться до нее.

– Ричард Глостер – очень целеустремленный молодой человек, – проговорил Буршье посреди тишины, нарушавшейся только гулом огня и потрескиванием сока в поленьях. – Понять его внутренние побуждения нелегко. Я предложил принять у него исповедь, однако он ответил, что исповедуется какому-то сельскому священнику. Какой позор! Его исповедь помогла бы мне решить, с каким словами я должен обратиться к вам.