Книга Я не боюсь летать - Эрика Джонг

– Но неужели вы и в самом деле считаете, что ответом является повышенная терпимость?

Ах, так, значит, терпимость – ключевое пуританское словечко.

– Пожалуй, настоящей терпимости у нас практически нет, – сказала я. – У нас под терпимость маскируется всеобщая бюрократизованность. А настоящая терпимость, конструктивная терпимость – совсем другая история. – Спасибо, Д. Г. Лоуренс Уинг[455].

Вид у него стал озадаченный. Что я имела в виду? Жена баюкала ребенка и помалкивала. Между ними, похоже, существовал некий молчаливый договор: она должна держать язык за зубами, интеллектуальная сфера – по его части. Легко быть интеллектуалом с немой женой.

Что я имела в виду? Я имела в виду, конечно же, себя. Я имела в виду, что истинная терпимость способствует независимости. Я имела в виду, что исполнена решимости взять свою судьбу в собственные руки. Я имела в виду, что собираюсь больше не быть школьницей. Но я этого не сказала. Вместо этого я продолжала болтать о демократии и образовании, сыпать общими фразами.

Сокрушающе скучный разговор продолжался и продолжался, но на полпути до Кале мы выключили свет и погрузились в сон. Проводник разбудил нас в совершенно неподобающий час – пришла пора пересаживаться на паром. Мы сошли с поезда в туман. Сон так одолевал меня, что если бы кто-то взял меня за руку и завел в Ла-Манш, то я бы, наверное, не сумела воспротивиться этому. Помню, как тащила чемодан по бесконечным коридорам, как пыталась уснуть в откидном кресле на покачивающейся палубе, как, дыша утренней сыростью, ждала в очереди, пока иммиграционные чиновники рассматривали наши бумаги. В течение двух часов слипающимися глазами разглядывала белые скалы Дувра, пока мы стояли в ожидании – нам делали отметки в паспортах. Потом шли по какому-то бетонному туннелю длиной в целую милю, и я тащила багаж до самого поезда. Когда мне на спасение пришли наконец британские железные дороги и я села в вагон, поезд тащился черепахой, останавливался, останавливался и тащился черепахой – и так несколько часов до самого Ватерлоо[456]. Пейзаж предстал мрачный, весь покрытый сажей. Я вспоминала Блейка и «темные фабрики сатаны»[457]. По запаху чувствовала, что я в Англии.

19

Конец XIX века

…Слушайте не дидактические изречения автора, а низкие призывные крики персонажей, бредущих по темным лесам своей судьбы.

Д. Г. Лоуренс

Отель оказался скрипучим викторианским зданием неподалеку от Сент-Джеймса[458]. Там был древний лифт – жуткая клетка, которая верещала, как взбесившийся кузнечик, – пустынные коридоры и громадные окна на каждой площадке.

Я спросила у портье, не останавливался ли у них доктор Уинг.

– Нет, никого с таким именем здесь нет, мадам, – сказал высокий тощий портье, похожий на Боба Кратчита[459].

Сердце у меня упало.

– Вы уверены?

– Вот, вы можете сами посмотреть в журнале, если хотите… – И он передал мне журнал.

В этом доме с привидениями были только десять постояльцев. Я заглянула в журнал. Стробридж, Хенкель, Харбеллоу, Боттом, Коэн, Кинни, Уиттс, Уонг… Вот оно что. Ну конечно, Уонг. Они наверняка записали его неправильно. Все китайцы на одно лицо, и у всех них фамилии Уонг. Я испытала единство с Беннетом – ему всю жизнь приходится жить в дерьме, и он не впадает в отчаяние.

– А вот этот – в номере шестидесятом? – сказала я, показывая на неправильно записанную фамилию.

– А, этот господин из Японии?

Черт, подумала я. Они никогда не научатся их различать.

– Да, не могли бы вы соединить меня с ним?

– И как вас представить?

– Я его жена.

Термин «жена» явно имел вес здесь, в девятнадцатом веке. Мой друг Боб Кратчит метнулся к телефону.

А может, там и в самом деле был господин из Японии? Может, он Тосиро Мифуне?[460] С самурайским мечом и волосами, связанными в узелок на затылке. Один из насильников из «Расёмона»?[461] Призрак Юкио Мисимы[462] с еще кровоточащими ранами?

– Прошу прощения, мадам, он не отвечает, – сказал портье.

– Могу я подождать в его номере?

– Пожалуйста, мадам.

С этими словами он позвонил в колокольчик, стоявший у него на стойке, и вызвал швейцара. Еще один диккенсовский тип, пониже меня, и волосы его лоснились от бриолина.

Я последовала за ним в клетку лифта. Много урчащих минут спустя мы прибыли на шестой этаж.

Да, этот номер снял Беннет – в стенном шкафу аккуратно висели его пиджаки и галстуки. На туалетном столике лежали бланки счетов, на бортике старомодной раковины – его зубная щетка и шампунь. На полу – его тапочки. На радиаторе сушились его трусы и носки. Ощущение такое, словно я отсюда никуда не уходила. А уходила ли? Неужели Беннет мог так легко приспособиться к моему отсутствию? Кровать была односпальная. Она не застелена, но при этом почти не помята.

Я перебрала пачку счетов. Он не пропустил ни одного спектакля в Лондоне. Крыша у него не съехала, никаких безумств не совершил. Он остался все тем же предсказуемым Беннетом.

Я вздохнула с облегчением. Или с разочарованием? Открыла кран в ванной, набирая воду, скинула с себя грязную одежду, оставив ее лежать на полу.

Ванна была длинная, глубокая, на ножках. Настоящий саркофаг. Я погрузилась в нее до самого подбородка.

– Привет, ноги, – улыбнулась я, когда мои пальцы появились над поверхностью воды в другом конце ванны. Руки отекли и болели от тяжести чемодана, на ногах появились пузыри. Вода оказалась слишком горячей, и мне показалось, что я сейчас вырублюсь. «УТОНУВШАЯ В ВАННЕ БЫВШЕГО МУЖА» – написала я у себя в голове для «Нэшнл инкуайрер». Понятия не имела, что произойдет в следующую секунду, и в тот момент меня оно совершенно не волновало.