Книга Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - Аркадий Ваксберг

От болезни, голода и непосильной работы, рассказывал Манчи, Бегичев действительно сильно ослаб. Этим воспользовался Василий Натальченко. Он придрался к какому-то пустяку и вызвал его на ссору. Набросился, стал избивать. Бегичев упал. Тогда Натальченко вскочил на него, топтал сапогами, подкованными железом. «На другой день, — записано в деле со слов Манчи, — я увидел, что ноги Бегичева были распухшие, как бревна. Не видно было на них нормального мяса — одна сплошная синева, а на боках и груди — опухоли и синяки от побоев».

Взяв команду в свои руки, продолжал Манчи, Натальченко приказал вынести окровавленного Бегичева из избы в продуваемую ветрами палатку, повернуть ее входом на север и не опускать полога, чтобы умирающего заносило снегом. «Было слышно, — записано следователем со слов Манчи, — как Бегичев кричал в палатке, просил попить и поесть, но ему не давали. Натальченко запретил давать Бегичеву еду, сам караулил, чтобы никто не унес ее Бегичеву». Так и умер Бегичев, заключал Манчи, — избитый, лишенный воды, пищи и лекарств, брошенный на мороз…

Конечно, кошмарная эта история не могла не вызвать справедливого гнева. Но прежде всего, разумеется, она не могла не вызвать вопросов, которые возникают, когда читаешь обличительные показания Манчи. Вот некоторые из них.

Что заставило Натальченко так жестоко расправиться со своим «капитаном»? Так жестоко — и так рискованно: у всех на глазах?.. Кем они были, остальные артельщики? Соучастниками? Сообщниками? Трусами? Ради чего предали человека, которого чтили и с которым отправились на общее трудное дело? Если же не все были с Натальченко заодно, то как не убоялся он творить свое злодеяние на глазах того же Манчи? Почему полагал, что все сойдет ему с рук?

Натальченко решительно отверг обвинения Манчи. Он объяснил, какие причины побудили того к оговору. Манчи, по словам Натальченко, чувствовал себя на зимовке человеком «второго сорта». Его приняли в артель без права на пай. Когда стали делить трофеи, каждому «досталось по 53 шт. рослых песцов» (в том числе и умершему Бегичеву). А Манчи ничего не досталось. «Произвели дележку всей добытой пушнины на шесть равных паев, лишив доли тунгуса Манчи Анцыферова как бывшего совершенно неработоспособным…» Эти слова записаны в дневнике Натальченко его рукой. И — повторены следствию.

Неработоспособным… В повседневном общении выражались, наверно, без канцелярской изысканности. Проще, грубее… Не раз, видимо, слышал Манчи упреки за свою «неработоспособность». Вероятно, слышал еще и не это. Знакомые называли Манчи Яларом, то есть лентяем, озорником. Натальченко так и обращался к нему — не по имени, а по кличке. От своих Манчи еще как-то это сносил, в устах «пришлого», «чужака» кличка звучала как оскорбление. К тому же, когда места на нарах всем не досталось, именно он, Василий Натальченко, предложил, чтобы Манчи спал на полу. Штришок, конечно, совершенно ничтожный, но ведь ранить может даже сущий пустяк.

От доводов этих не отмахнуться, и, однако, вряд ли они могли объяснить оговор. Манчи стоял на своем даже после того, как все другие артельщики, в том числе и эвенки, обвинение это отвергли. Один против всех!.. Никого не боясь!..

Натальченко потребовал эксгумации трупа. Со времени смерти прошло менее года. Ясно, что в мерзлом грунте труп еще хорошо сохранился. Экспертиза нашла бы, конечно, не только костные переломы, но и следы истязаний на теле и на лице. Или, наоборот, не нашла бы — и, стало быть, версию об истязаниях опровергла…

Решить столь простую задачу оказалось, однако, делом сложнейшим. Полярная авиация располагала в ту пору ничтожными средствами. Послужить правосудию было ей не под силу. Добраться до мыса Входного можно только на лодках. Путь занял бы месяца два, а то и все три. Следователю, эксперту и понятым грозила реальная опасность зазимовать. Стоило ли идти на такой риск? История криминалистики, насколько я помню, подобных прецедентов не знала. Так или иначе, полярная следственная экспедиция не состоялась. А без судебно-медицинской экспертизы свидетельские показания — как «за», так и «против» — не имели цены.

Дело зашло в тупик, и 2 августа 1928 года следователь Боровский вынес постановление о его «приостановке» — «из-за невозможности произвести судебно-медицинское вскрытие трупа Н. А. Бегичева».

Приостановить дело — это, в сущности, значит оставить предполагаемого преступника под подозрением. Притом — на неопределенный срок. Следствие может быть возобновлено в любой момент, как только будут устранены препятствия, помешавшие довести его до конца. Но когда они будут устранены? Через год? Через два? И вообще — будут ли устранены? А пятно на человеке пока что останется…

Выводы следствия и формулировка, которую Боровский избрал, оставляли место для новых домыслов, новых слухов. Натальченко подал жалобу. В ту пору следствие состояло не при прокуратуре, а при суде. Поэтому жалобу разбирал Красноярский окружной суд. 15 октября 1928 года он удовлетворил просьбу Натальченко и признал дело прекращенным «ввиду необоснованности обвинения».

Тайна мыса Входного перестала существовать.

Объявить тайну несуществующей дело простое, но она перестанет существовать не на бумаге, а в жизни лишь после того, как будет в нее внесена полная ясность. Справка с печатью может создать лишь видимость ясности, молва от этого не утихнет, если есть для нее какая-то почва.

Почва была…

Как и зачем появился в Дудинке сумрачный, всегда исподлобья глядящий, степенный и аккуратный Василий Михайлович Натальченко? Какая нелегкая его сюда занесла? Известно было лишь то, что родом он из-под Ковно (так называли тогда нынешний Каунас) и прибыл последней баржей ранней осенью двадцатого года. Где Литва, точнее Царство Польское, входившее в состав Российской империи, ее самый западный край, с древней историей, культурой, цивилизацией, — и где забытый Богом поселочек совсем на другом краю земли?.. Я был в Дудинке сорок лет спустя, когда поселок уже успел стать городом, — впечатление, мягко говоря, безрадостное. А тогда, в двадцатом?.. Не курорт, не крупный промышленный центр, не тихий, уютный уголок, пригодный для созерцания и покоя. Несколько ветхих избушек, на десять месяцев в году отрезанных от всего мира. Жестокие северные морозы… Вечная мерзлота… Зимой — лютые ветры. Летом — полчища комаров. Самые адовы места для ссылки — и те на сотни километров южнее.

Что искал здесь молодой, полный сил холостяк? Каких невест? Какой работы? Какого жилья? Не рыбак, не матрос, не охотник. Просто грамотный человек. Даже грамоту эту и то применить было негде. Только и оставалось — устроиться счетоводом в Сельскосоюзе. Да и не сразу — годы спустя…

Первая версия — она же, видимо, и последняя: скорее всего Натальченко просто хотел затеряться. С максимальной надежностью. Быть может, имел для этого основания. А возможно, и без оснований гнал его страх наступающих крутых перемен, уже успевших заявить о себе жестокостью без разбора. Ну, кто и кого в те годы стал бы искать на краю света? Смутное было время. Брат восставал на брата. Сын — на отца. Снимались с обжитых, насиженных мест целые семьи — судьба гнала их. Мало кого — за чем-то, чаще всего — от чего-то. От чего и за чем гнала судьба Василия Натальченко — молодого человека двадцати восьми от роду лет? В Сибири только что перевернулась кровавая и трагическая страница, по-советски названная колчаковщиной. Одни сдались победителям, другие подались за кордон. Но не все, не все…