Книга Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова

Мария не прислушивалась к шепоткам, лишь с удивлением и особенным вниманием приглядывалась к тому, что делалось Петром, и даже читала переведённую по его наущению книжку «Юности честное зерцало», где были расписаны все действия молодых людей.

Правда, было это по-немецки дотошно и несколько грубовато, но зато сильно действовало на подрастающую молодёжь, учило её правилам хорошего тона.

Во всём переворачивал Россию кумир Марии, всё переустраивал.

Она никак не могла понять: хорошо это или плохо? Но знала, он храбрый воин, достойный солдат, скромный в будничной жизни человек, а вот посмотреть вдаль ещё не осмеливалась, хоть и понимала, что такие люди рождаются раз в тысячелетие.

И потому терпела и его невнимание, и его слишком короткие приезды, и его грубые иногда ухватки — видела, каков он в деле, в работе, а дело, работу признавал он единственным мерилом ценности человека.

Весь двор уже переехал в Москву — там тоже проходили торжества по случаю заключения Ништадтского мира.

Кантемиры ещё оставались в Петербурге: царь запретил выезжать до тех пор, пока не поправится Мария.

Дни шли за днями, скоро и вьюги завыли над столицей, и снега навалило под самые застрехи, но пришли с моря ветры, и началась оттепель посреди зимы — гнилое и гиблое время...

В это самое время и собрались Кантемиры всей семьёй в Москву: царь призывал князя на совет, в Сенат.

Только краем уха прослышала Мария, что дело идёт к войне.

«Не успел закончить одну, уже тянет его на другую, — со страхом думала она. — Нет, не угомонится, не успокоится он, наверное, пока не завоюет весь мир...»

А князь сиял: возможно, теперь, когда заключён мир со шведами, повернёт русский государь свои взоры в сторону Османской империи.

Он даже подготовил книгу о причинах упадка Османской империи, чтобы Пётр мог здраво рассудить о ещё одном походе на южные границы, и показал царю наброски своей новой книги об исламской религии, её корнях, отличиях и сходстве с христианством.

Пётр с одобрением отнёсся к труду князя и велел напечатать его в своей придворной типографии.

А Кантемир втайне лелеял мечту об освобождении своей родины, о возвращении отчего престола.

И лишь Мария прекрасно понимала, что мечты отца так и останутся неосуществлёнными.

Она уже знала, что Пётр готовится к походу к южным границам, да только совсем в другую сторону — к Каспийскому морю. Но она не хотела огорчать отца и потому помалкивала о намерениях царя...

В глухую зимнюю распутицу, в слякоть и грязь выехали они из Петербурга.

То задувал сиверко, то наносило южный ветер, и не поймёшь, то ли поздняя осень, то ли ранняя весна.

Но чем дальше отъезжали возки от застав столицы, тем всё более мягкой и ровной на взгляд становилась окрестность, снежная пелена закрывала все раны и изгибы долин, а леса стояли по сторонам дороги густой и чёрной каймой.

Лишь суровые ели да зелёные сосны проглядывались среди леса, окружавшего путников со всех сторон, да изредка попадались неказистые деревушки, до самых слюдяных окошек занесённые сугробами и укрытые снежными шапками на шапках соломенных.

Мария любила дорогу: никто не мешал ей витать в облаках, никто не болтал рядом, и она снова и снова вспоминала коротенькие встречи с Петром, его грубоватые шутки и их незабываемую игру в шахматы под Станилештами.

Не могла выбросить она царя из головы, не могла и теперь даже не пыталась — крепко засел он у неё в сердце, и она думала о нём каждую минуту, вспоминала его сонное крепкое лицо, его широко открытые глаза, жадные, ищущие руки и губы и вспыхивала румянцем от смущения даже перед самой собой, но не стыдилась этого ни перед кем.

Отец пытался говорить с ней, уговаривал её забыть Петра, не думать, что она так ему необходима, тем более что у него семья, проверенная временем жена, подходящая такому царю.

Все его слова не достигали сознания Марии — она снова и снова упивалась мыслью, что смогла привлечь внимание величайшего из людей на земле, что видела его не так, как видят его все, — беспомощным и смешным, нежным и гневным, и, самое главное, она любила его всем сердцем, он был дорог ей всем, даже своими болезненными подёргиваниями шеи, даже страшными судорогами во всём теле, — она любила его всего, теперь уже Великого, как определил Сенат, где заседал отец.

Сани мягко покачивались на наезженной зимней дороге, однообразно и монотонно звенели колокольцы под дугой коренника, покрикивали вершники, садившиеся на первую лошадь в шестёрке, запряжённой цугом, а путники дремали в мягких пуховиках, заполнявших возки, и даже не взглядывали на снежные полотна, проносившиеся мимо, через крохотные слюдяные окошечки, и без того прикрытые плотными шторками от залетавшего ветра.

Только в возке, где ехали сыновья Кантемира, было шумно, учитель и ученики радовались свободе, не надо было учиться, и весёлые шутки и смех здесь не смолкали всю дорогу.

Князь и Анастасия вместе с маленькой Смарагдой-Екатериной качались в самом первом возке, а Мария с горничными и служанками устроилась в другом.

Она слегка подрёмывала от однообразного покачивания и всё представляла себе будущую встречу с Петром: вот он входит, большой, сильный, смелый, свободный, подхватывает её под мышки, бросает вверх, и она видит его большие навыкате тёмные глаза и смеётся, заливисто и радостно. И в полудрёме она улыбалась, её розовые губы сами собой растягивались в улыбку, и девушки-горничные шутливо подталкивали друг друга в бока, любуясь её прекрасным, таким счастливым лицом...

Ночёвки в съезжих избах, кое-как прибранных к приезду княжеского семейства, доставляли Марии немало неудобств: негде было помыть руки и как следует причесаться, на белых простынях, взятых с собой из дома, то и дело появлялись красные пятна от бесчисленных клопов, и Мария по полночи не спала, озираясь в испуге от этих насекомых.

Так уж устроены были съезжие избы, что нигде нельзя было спастись от тараканов и клопов, хоть и морили их всеми народными средствами.

И Мария вспоминала свои детские видения моли, тучей окружавшей её, она отмахивалась от неё руками, крутила головой, а моль лезла ей в глаза, и в нос, и в уши. И Мария в ужасе убегала в сад, на зелёный простор, где не было этой моли.

Но ей это только виделось, а клопы были настоящие, ползали по белым простыням и не давали спать.

Она отсыпалась в возке и даже не заметила, как пролетела неделя, понадобившаяся на весь долгий путь от Петербурга до Москвы.

Московский дом показался ей низким и тесным — в Петербурге уже строили дома с комнатами о высоких потолках, а иногда даже и двухсветными, и она уже привыкла к простору и воздуху.

Она вспоминала стамбульский дом, где было так много солнца, света, воздуха, пространства, и горько улыбалась: никогда уже не будет она в столице Турции, никогда не увидит дворец, который строил отец по собственным чертежам.