Книга Желанное дитя - Лиза Скоттолайн

– Угу, – снова произнес Гриф.

– Так что там с уликами или вещественными доказательствами? Или как там они называются?

– Анализы требуют времени, они ждут результатов.

Кристина попыталась свести все воедино. Слишком много фактов на нее свалилось сразу – мозг у нее взрывался. Она верила Закари, когда он говорил, что не знал Аллен-Боген и МакЛин. Но он ведь мог и солгать или просто ошибиться.

– И что все это значит для Закари?

– Если кратко – то Вирджиния, Мэриленд и Пенсильвания очень неплохо будут себя чувствовать в процессе против Джефкота. Они уверены в себе. И считают, что он – Потрошитель медсестер. Нельзя отрицать, что он был во всех трех больницах в те дни, когда совершались убийства, и убитые с ним виделись, это очень серьезные улики. Наших присяжных это вряд ли убедит, но этого достаточно, чтобы ФБР и те два штата чувствовали себя на коне.

У Кристины голова шла кругом. Даже если Закари не лжет – у него очень серьезные проблемы. Куда серьезнее, чем раньше.

– А что сказало ФБР? С ними вы встречались?

– Нет. ФБР не встречается с адвокатами.

– Тогда откуда же вы знаете, что они говорят?

– Мне сказали детективы из Мэриленда и Вирджинии, чтобы меня напугать, – Гриф хмыкнул. – Федералы в деле, они уже задействовали психолога из офиса в Филли, и он составил им психологический портрет убийцы.

– И что же там, в этом портрете, они вам сказали?

– Там сказано, что убийца любит и уважает женщин. Он с ними очень ладит. Эти сложенные молитвенно руки – это типа он сообщает, что медсестры – ангелы во плоти, спустившиеся на Землю. То есть они считают, что он этакий «дамский угодник».

Кристина слушала, холодея – описание весьма походило на Закари.

– Но если он так любит медсестер – зачем он же их убивает?

– Потому что они слишком хороши для этой грешной земли и их недостаточно ценят. Именно поэтому он не совершает с ними действий сексуального характера, как обычно делают серийные убийцы. Он их отправляет прямиком на небеса. Вот что говорит психологический портрет.

Кристина пыталась понять эту искаженную логику, но у нее не получалось, а главное – она не могла определить, похоже ли это на Закари.

– А вы что думаете?

– Я думаю, что пропустил ланч. И хочу есть. Так что я вешаю трубку.

– Ладно, до свидания, – сказала Кристина и тоже повесила трубку. Мысли у нее летели с бешеной скоростью. Может ли быть совпадением, что Закари находился во всех трех местах в те дни, когда происходили убийства? Неужели он настолько невезучий? Или он все-таки причастен к убийствам? Ей невыносима была мысль о том, что он на самом деле может быть серийным убийцей, но она понимала, что обязана допускать и такой вариант развития событий.

Она постаралась сконцентрироваться на дороге – движение стало плотнее, скорость выше.

Она все еще не могла принять мысль, что Закари виновен. Не хотела верить, что отец ее ребенка может быть таким жестоким, таким… извращенным.

Кристина вцепилась в руль так, словно это было единственное, что помогало ей не потерять связь с реальностью, и поехала на запад, прямо навстречу горячему раскаленному солнцу.

Глава 46

Больница Честебрук представляла собой огромный современный комплекс, состоящий из нескольких квадратных зданий с оранжевыми черепичными крышами: медицинские корпуса, станция переливания крови, корпус реабилитации, а также парковки и гаражи. Кристина оставила машину и присоединилась к толпе, идущей на службу. Она приехала поздно, потому что попала в пробку, поэтому ей пришлось припарковаться на парковочных местах для «скорой помощи», которые были ближе всего к тому месту, где проводилась служба – позади больницы, на Южной лужайке.

Небо затянуло тучами, и это казалось весьма уместным для такого печального события, ради которого все собрались. Кристина вместе с толпой вышла на Южную лужайку, где один из сотрудников больницы протянул ей бутылку воды, белую программку и белую траурную ленту, прикреплять которую к платью уже не было времени. Впрочем, она бы не стала этого делать, даже будь у нее время. Гораздо больше ей хотелось посетить голубой мобильный туалет за углом – но от него сильно воняло, да и времени действительно не было.

Она вышла на Южную лужайку – на пышной траве газона соорудили временный деревянный помост, затянутый зеленой тканью с логотипом больницы, вокруг подиума собралось несколько сотен человек. В центре постамента был подиум с микрофоном, несколько складных стульев, на которых сидели мужчины и женщины в костюмах, несколько полицейских стояли в почетном карауле у американского флага и темно-зеленого флага больницы.

Кристина затесалась в толпу, озираясь по сторонам. Она пришла сюда в надежде узнать побольше о Робинбрайт, а на панихиду пришло столько сотрудников больницы, что все вместе они напоминали целую армию в своих белых халатах, голубых, зеленых и розовых униформах, с зелеными шнурками от бейджиков и в шлепанцах. У каждого была белая траурная лента, и на лицах у всех была написана искренняя печаль. Некоторые плакали – видимо, те, кто знал Гейл ближе, кто-то держал в руках зеленые шарики и самодельные плакаты с фотографиями Гейл и надписями: «Гейл, мы скучаем по тебе! Навсегда в наших сердцах! Вечная память! Мы не забудем Гейл!»

До Кристины доносились обрывки фраз: говорили о Гейл – «такая отзывчивая», «очень милая», «не могу поверить», «кажется нереальным», а еще – о Закари, который был, судя по всему, объектом всеобщей ненависти и ярости, – «бессердечный ублюдок», «больной извращенец», «пусть его поджарят», «он больше никого не сможет убить»… Она чувствовала себя среди них чужаком, сжимая белую ленту в руке и зная, что внутри нее живет ребенок того человека, которого они так дружно ненавидят.

Через некоторое время на подиуме появился средних лет мужчина в сером костюме. Часть толпы стеклась к центру прямо перед сценой, а другая часть подалась вправо, и Кристина была в этой другой части. Здесь она заметила группу опечаленных медсестер, которые держались за руки – среди них Кристина узнала тех двух медсестер, с которыми разговаривала около дома Гейл, и догадалась, что эта группка, должно быть, медсестры ортопедической хирургии, где работала Робинбрайт. Рядом с ними была огороженная зеленой лентой отдельная секция, в которой сидела убитая горем пожилая пара – родители Гейл и другие родственники и ближайшие друзья. Они подняли блестящие от слез глаза на сцену, когда человек, вышедший туда минуту назад, взялся за микрофон.

– Приветствую вас, дамы и господа, – начал он мягко и торжественно. Он носил очки в тонкой металлической оправе, а голова у него была бритая налысо, что придавало ему весьма брутальный вид. – Меня зовут доктор Адам Вербена, я генеральный директор больницы Честербрук, и я приглашаю вас принять участие в программе, во время которой мы отдадим дань памяти нашей дорогой коллеге, медицинской сестре Гейл Робинбрайт. Гейл работала здесь девять лет в нашем отделении ортопедической хирургии, и ее все любили, и мы, и пациенты. Сегодня мы будем говорить о ее жизни и о том, что она успела всем нам дать – потому что она была медсестрой по призванию, и все, кто знал ее, с этим согласятся.