Книга Секреты - Лесли Пирс

Рождение Памелы тоже вспоминалось ей ясно, но это было совершенно другое. Роды были быстрыми и без боли, и Джим был таким добрым и любящим, что она чуть не одурачила себя, думая, что любит его. Когда она взглянула на милое личико Памелы, она почувствовала такую нежность и гордость, подумав, что ее жизнь наконец повернулась к лучшему.

Вскоре после этого они переехали на Чарлтон-стрит, и это место показалось ей раем после тех ужасных мест, в которых они жили раньше.

Памеле было около полутора лет, когда все стало плохо. У Роуз и раньше были времена, когда она чувствовала себя истощенной и замыкалась в себе, но это всегда проходило. Однако в тот раз она словно очутилась в холодном сером тумане, и он закружил ее и не хотел отпускать. Она не хотела вставать по утрам — ей была невыносима мысль о том, что нужно встать, стирать пеленки, готовить еду и бесконечно заботиться о двух детях. Она хотела полной тишины, хотела побыть одна, и один звук голоса Джима или Адель пробуждал в ней желание выбежать из квартиры и бежать, бежать, пока она не найдет вожделенный покой.

И только Памела удерживала ее. Только ее голос не действовал ей на нервы. Ее улыбки были единственным, что немного рассеивало туман. Роуз и хотелось бы чувствовать то же по отношению к Адель, но каждый раз, глядя на нее, она вспоминала Майлса и то, через что она из-за него прошла.

Однажды, когда Памеле было три года, она попыталась уйти с ней, когда Адель была в школе. Ей удалось отложить несколько фунтов из семейного бюджета, и она подумала, что уедет на поезде в деревню и найдет какое-нибудь жилье. Но когда Роуз начала складывать все вещи, которые могли бы им понадобиться, вдруг поняла, что у нее просто не хватит сил нести тяжелую сумку и маленького ребенка, который не может сам далеко ходить. Она села на пол и расплакалась, как разочарованный ребенок.

После этого мысль об уходе много раз посещала ее, но она знала, что не сможет работать и присматривать за Памелой. И чем больше она чувствовала себя загнанной в ловушку, тем хуже ей становилось.

Потом Памела погибла, и вдруг в один момент в ее жизни ничего не осталось. Спиртное немного притупляло боль, но как только она трезвела, все возвращалось. Роуз плохо помнила, какие именно события довели ее до больницы. Все, что она помнила, — это словно кто-то после похорон Памелы заводил ее как механическую игрушку, все сильнее и сильнее, и в конце концов пружина внутри нее сломалась, и она потеряла контроль над своим телом и рассудком.

Но кое-какие процедуры, которыми лечили ее в больнице, помнила. Ванны со льдом и ужасные лекарства, от которых ее тошнило. Но ее рассудок привели в порядок не эти процедуры, а комната, в которой ее заперли одну.

Ее оставили в покое, никто не пытался разговаривать с ней, не просил ее что-то сделать, она могла спать и спать, именно это и спасло ее. Как только ее рассудок и тело отдохнули, она снова смогла ясно думать.

В тот момент, когда Роуз объявили, что ее мать стала законным опекуном Адель, ей также сказали, что ее не выпишут из больницы без согласия мужа. Она знала, что это означает: она останется здесь пожизненно, потому что Джим вряд ли объявится.

Роуз наблюдала, что персонал больницы жестче обращался с теми, кто доставлял им неприятности. Ее саму избили, когда доставили сюда, за то, что она осыпала ругательствами персонал и дралась. Страх боли заставил ее стать молчаливой и послушной, и она поняла, что только если будет вести себя так и дальше, то у нее будет какой-то шанс на побег.

Поэтому Роуз перестала возражать, что она сумасшедшая, она не разговаривала, не плакала, не кричала вообще, просто выполняла точно то, что ей говорили, и никому не создавала проблем. Она подумала, что если и дальше будет пребывать в покорном молчании, ей начнут давать маленькие поручения и она сможет завоевать их доверие.

Ее предположение оказалось верным. Вскоре ей поручили штопку одежды, мытье полов, даже работу в прачечной, и в конце концов разрешили гулять в саду.

Были времена, когда она сама начинала думать, что потеряла способность говорить, а еще улыбаться, смеяться и быстро ходить. Она так привыкла не менять отсутствующего выражения на лице, медленно шаркать, опустив голову, как другие пациенты, что обнаружила, что ей было все равно, когда кто-то из персонала говорил о ней в ее присутствии, будто она была полной имбецилкой. Но она держала глаза открытыми, слушала внимательно и запоминала все, что могло бы ей пригодиться.

Она сказала Джонни, что сбежала оттуда в фургоне доставки белья, и это было правдой. Но в чем она никогда не призналась бы ни ему, ни кому-либо другому, так это в том, что использовала свои женские хитрости на простодушном водителе, чтобы он вывез ее за это тайком. Она вовсе не стыдилась, что соблазнила его предложением секса, чтобы он спрятал ее за это в корзине с бельем, — это была честная игра. Но ей было стыдно, что как только она оказалась за воротами, она притворилась и продолжала притворяться, что любит его, чтобы он одевал, кормил и содержал ее.

У бедняги-простака Джека раньше никогда не было женщины, и он обожал Роуз. Он не курил и не пил, жил скромной жизнью в том же крошечном, обветшалом коттедже на задворках Барнета, где он родился. Родители его умерли, у него не было ни одного друга на всем свете, и единственное, чем он гордился, была его работа водителем фургона. Она прожила с ним больше года, постоянно укрепляя его веру в то, что она его женщина, и все время потихоньку обкрадывала его, пока не отложила достаточно денег, чтобы сбежать.

Некоторое время спустя она прочитала в газетах, что он повесился на дереве. От этого ей стало совсем плохо. Он добровольно рисковал потерей работы, чтобы помочь ей. Его даже могли посадить в тюрьму за укрывательство ее, если бы это обнаружилось, Ему было тридцать лет, и он провел почти всю свою жизнь, будучи мишенью для насмешек, в одиночестве и без друзей. И она разбила его сердце.

Роуз не понимала, почему она вдруг так зациклилась на прошлом. Она всегда верила, что как только у нее будет финансовая стабильность и приличное жилье, вместе с этим придет и счастье. Но она не была счастлива. Да и как она сможет быть счастлива, если всю жизнь будет оглядываться на прошлое, муча себя воспоминаниями о людях, которых она использовала и подло обманывала, и угрызениями совести от того, как обошлась с матерью и с Адель?

Иногда, после пары стаканчиков, она даже пыталась написать им и попросить прощения, но на следующее утро перечитывала письма и рвала их. Что бы она ни писала, этих слов было недостаточно, чтобы получить прощение.

Глава двадцать первая

Хонор остановилась на тротуаре Шефердс-Буш-роуд и велела Великану сесть. Глядя на дом 103 на противоположной стороне, она испытывала смесь чувств: облегчение, потому что нашла его, и легкий страх перед тем, что ей сейчас предстоит.

Она была в Лондоне лишь несколько раз в своей жизни, посещая только галереи искусств или магазины в Вест-Энде, поэтому она плохо представляла себе районы рабочего класса. Инстинкт и рассказы Адель об Ист-Энде подсказали ей, что Хаммерсмит — вполне приличный район, но в ее глазах он выглядел ужасным и жалким.