Книга В поисках Парижа, или Вечное возвращение - Михаил Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня бал достойных людей.
Сальвадоре Адамо
У Парижа, конечно же, не только своя палитра, не только свой цвет, но и свой голос. Сегодня бы сказали: «soundtrack» – звуковая дорожка. Музыка – ее важнейшая составляющая, важнейшая, но не самая заметная. Есть пища для всех пяти чувств.
В Париже давно уже не слышно автомобильных клаксонов, только иногда в мучительных пробках нервные водители начинают сигналить, даже переругиваться, но изящество галльских оборотов вкупе с самим звуком языка Буало и Мериме русское ухо не режет. «Приведи ко мне свою мамашу, чтобы я тебя переделал!» – кричал один таксист другому. Для России это почти Версаль…
Липкий шелест шин, приглушенный гул моторов, резкий, тревожный треск опасно быстрых мотоциклов и мотороллеров, грохот роликовых коньков по асфальту тротуаров, тоскливый звук тревоги – сирены полицейских машин, пожарных автомобилей или лощеных мрачноватых фургонов с гербами полицейских отрядов особого назначения CRS (Companies républicaines de sécurité). Эти сирены часто раздаются и ночами: не так уж спокоен город Париж, да и охраняют его настойчиво, внимательно, скрупулезно.
Парижский полицейский, будь то обычный ажан или налитый мускулами слегка угрюмый «сэ-эр-эс», всегда глянцево выбритый, в свежей униформе, блестящих ботинках, с гербом Парижа на рукаве, встречает (не всегда, разумеется; Париж – не волшебная сказка) взгляд прохожего с улыбкой, а на пустой улице или в поздний час на безлюдной набережной еще и любезным «добрый вечер!», и за этой улыбкой не просто парижская традиция, но еще и безмолвная поддержка: «мы здесь». Почти все они рядовые, скромные нашивки сержантов редки, а увидеть полицейского в форме с лейтенантским серебряным галуном – большая редкость. Капитан с тремя шевронами – это очень большая редкость и очень большой начальник. Выше и задумываться страшно.
Вообще, офицеры в форме по Парижу не ходят и не ездят. За все мои поездки в Париж я давно и только один-единственный раз видел на автобусной остановке армейского подполковника – пять шевронов, два серебряных, три золотых[91]. Он явно был смущен, французы объяснили: военная форма не для улицы и показывать свой чин, тем более высокий, неприлично и смешно. Даже из ворот Военной школы (академии) – École militaire – на Марсовом поле выезжали в машинах, судя по стати и лицам, офицеры высших рангов в цивильных костюмах, оставив мундиры на службе. Лишь 14 Июля или во время каких-либо особых церемоний можно видеть блестящих военных в парадной форме – grande tenue, слегка не то чтобы смешной, но какой-то весело великолепной, чуть театральной и в высшей степени элегантной. И только тогда идущие во главе своих отрядов большие полицейские начальники красуются в синей униформе с погонами, украшенными серебряными дубовыми ветками.
Ну а о республиканской конной гвардии в синих мундирах, золотых касках и с палашами мне, выросшему на любви к мушкетерам, что сказать! Быть может, лишь то, что их лица (случается и близко увидеть этих великолепных всадников, когда они возвращаются в казармы после очередной церемонии) всегда в высшей степени серьезны и значительны. Как у детей, играющих в рыцарей.
Свистят полицейские редко; свистят громко и много только те, кто служит по ведомству уличного движения, – они размахивают руками и вообще ведут себя так, будто продают что-то. При этом пробки как-то рассасываются: полицейские расправляются с ними стремительно и умело.
Как бы французы ни смеялись над собственной леностью и плохой организованностью, Франция – страна профессионалов.
Не знаю, есть ли другое государство, где с таким восторженным уважением относятся к пожарным – даже во время парада 14 июля им аплодируют больше, чем любой иной части. Эти молодые сильные спокойные люди, в синей, строго сшитой из какого-то блестящего иссиня-черного материала форме с красным значком на груди, первыми приходят на помощь. Не только тушат пожары: спасают людей в любой беде – могут вытащить их из-под завалов, оказать медицинскую помощь, принять роды, наконец, просто взять на себя ответственность в сложной ситуации и найти системное логическое решение. При этом, насколько мне приходилось – и не раз – видеть, они приучены к служебной деликатности. Если помогают старику, которому стало плохо на улице, они не только внимательны и умелы, но непременно приветливы и ласковы, это тоже обязательное качество их работы. Их ореол и репутация – следствие не патетического героизма, но блестящей выучки и профессиональной точности. Так и гарсон в кафе не прольет пива, метельщик улицы не запачкает вас пылью. Это профессионализм, а профессиональное умение спасать важнее, чем героические порывы дилетантов.
Естественно, запахи, цвета и звуки – разные в разных концах Парижа, в разных его округах и даже кварталах.
«Мой квартал» – в Париже понятие многозначное и очень важное. В совершенно официальном смысле это четвертая часть (quartier) и, значит, «четверть» округа (arrondissement). Такое деление произошло в 1795 году и окончательно установилось в 1860-м, когда в Париже количество округов дошло до нынешнего – двадцати. Однако, если спросить у прохожего (обычно именно так начинают разговор, желая узнать дорогу): «Vous êtes du quartier?» (дословно – «Вы из этого квартала?»), это подразумевает, что вы интересуетесь, здесь ли обитает ваш возможный собеседник, знает ли он эти места. И разумеется, речь не об официальной топографии, а о некоем неопределенном пространстве, среде обитания, ограниченной привычкой, знанием и, конечно, любовью, если ее не сменила раздраженная усталость или неудовольствие местом, где пришлось жить.
В отличие от итальянцев, грузин, латиноамериканцев, французы (если только они не профессионалы) хором поют редко и не очень искусно. В кафе и брассри (нынче это почти одно и то же), даже в китайских закусочных часто звучат – всегда негромко – известные песенки Пиаф, Греко, Брассанса, Монтана, Дассена. Не слышал, чтобы им подпевали, но слушают с удовольствием, иначе бы хозяева их не включали.
Музыкальный фон Парижа вздрагивает и балансирует на невидимой границе между туристскими банальностями и застенчивым консерватизмом, привычкой к знакомому и давно любимому, между обаятельной фальсификацией и строгим профессионализмом. Ленивый музыкант, наигрывающий на концертино в вагоне метро мелодию Леграна, Лемарка или Ульмера, вызывает усталое раздражение, ему платят неохотно, но на лицах иных парижан мелькает отблеск радости – все же это ритуал, маргиналии парижской музыки и ее вульгаризированное эхо.
