Книга Сталинград - Энтони Бивор

Писать домой было очень трудно, признался много позже лейтенант морской пехоты. «Бойцы никогда не посылали домой плохие известия».[703]Писать правду нельзя, и что вообще можно сказать о войне? Родители этого офицера сохранили все его письма, и, перечитывая их после войны, этот человек понял, что во фронтовых треугольничках не содержится абсолютно никакой информации. Как правило, письмо домой начиналось с желания успокоить мать: «Я жив и здоров, кормят нас хорошо», однако тепло и забота о родных перебивались пафосными строками, неизменно заключающими послание: «Все мы готовы без колебаний отдать жизнь за Родину».

Во взводах шутили и подтрунивали друг над другом, но шутки редко были злыми. Кроме того, как это ни удивительно, нечасто можно было услышать пошлость. Бойцы говорили о женщинах только тогда, когда у них было «особое настроение», то есть после «наркомовских» 100 граммов или чувственных песен, вызывавших прилив сентиментальности. В каждой роте имелся по крайней мере один гармонист. Любимой песней красноармейцев под Сталинградом стала «Землянка», русский аналог «Лили Марлен», отличавшаяся такой же плавной мелодией. Эту чарующую песню, написанную предыдущей зимой Алексеем Сурковым, первоначально осудили как идеологически слабую – в «Землянке» усмотрели крайне пессимистический настрой. Однако у солдат на передовой песня пользовалась такой популярностью, что политработникам приходилось закрыть на «настрой» глаза.

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой,

Я хочу, чтоб услышала ты,

Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко,

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти – четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От твоей негасимой любви.

В 6-й армии, окруженной в «котле», поддерживалась жесткая дисциплина. Тем временем Гитлер, в стремлении укрепить преданность своих военачальников, расщедрился на награды и звания. Паулюс, в частности, был произведен в генерал-полковники.

Для простых солдат главным утешением стало обещание фюрера сделать все возможное для того, чтобы прорвать окружение. Генерал Штрекер, например, был убежден в том, что солдаты почти не жаловались на резкое уменьшение продовольственных пайков потому, что были уверены – скоро их спасут. Во время одного из посещений Штрекером передовой солдат, услышав вдалеке залпы артиллерийских орудий, сказал ему: «Прислушайтесь, господин генерал! Несомненно, это приближаются наши спасители».[704]На Штрекера эти слова произвели сильное впечатление. «Вера простого немецкого солдата согревает сердце», – сказал он, вернувшись в свой штаб.

Офицеры, настроенные антинацистски, тоже не могли поверить в то, что Гитлер бросит 6-ю армию в беде. Они говорили, что это станет слишком сильным ударом по престижу режима и крайне негативно повлияет на настроения в Германии. А еще ощущение того, что скоро положение изменится к лучшему, усиливало приближение Рождества и Нового года. Даже скептик Гроскурт стал оптимистом. «Все выглядит не так уж уныло, – писал он в эти дни, – и можно надеяться, что мы сорвемся с крючка».[705]И все же он по-прежнему называл Сталинград Schickstaslsstadt – судьбоносным городом. Или роковым.

Глава 18

«Манштейн идет!»

В конце первой недели декабря повалил сильный снег. Балки занесло сугробами. Тем, кто жил в пещерах, вырытых в их стенах, пришлось потрудиться, чтобы выбраться наружу. Горючего для танков и машин почти не осталось, а лошади, таскавшие подводы с продуктами, настолько отощали, что у них не хватало сил даже для того, чтобы подняться на самый пологий склон. Капеллан 113-й пехотной дивизии Альтман вспоминал об этом так: «Я не мог долго сидеть в телеге, пришлось слезть с нее. Лошадь была настолько изможденной, что еле тащила повозку».[706]

Больше всего Альтмана потрясла молодость солдат полка, которых он навестил. Первый их вопрос был абсолютно предсказуем: «Когда нам будут давать больше еды?» Капеллан также отметил, что, хотя шла всего вторая неделя декабря, их убогие землянки посреди безлесной степи были украшены к Рождеству.[707]Когда Альтман прибыл на командный пункт батальона, ему сообщили о совсем нерождественской обязанности – нужно исповедать солдата: «Завтра на рассвете казнь. Девятнадцать лет, самострел».

В 6-й армии все жили впроголодь, но мало кто знал о конкретных сложностях, связанных с ее снабжением. Приказывая Паулюсу оставаться на месте, Гитлер обещал, что все необходимое его войскам будут перевозить больше 100 транспортных «Юнкерсов-52». Воздушный мост начал действовать 23 ноября, но в первую неделю его существования в среднем в день не совершалось и 30 вылетов. 24 ноября вследствие действий противника и аварий были потеряны 22 самолета. Еще девять советские летчики сбили на следующий день. В отчаянной попытке восполнить потери на доставку грузов были переброшены бомбардировщики «Хейнкель-111». Рихтгофен трижды звонил Йешоннеку, пытаясь убедить начальника штаба люфтваффе в том, что у него нет самолетов, чтобы снабжать 6-ю армию по воздуху. Связаться с командующим ему не удалось – Геринг уехал в Париж.

По воздушному мосту перебрасывали лишь абсолютный минимум из обещанных 300 тонн в день. В течение первой недели доставили всего 350 тонн грузов, и лишь 14 тонн из них приходилось на продовольствие. Пайки для армии, насчитывавшей 275 000 человек, пришлось значительно урезать. На три четверти доставленный груз состоял из горючего, часть которого предназначалась для частей люфтваффе, базирующихся на аэродроме «Питомник» – в их задачу входила защита транспортных самолетов от советских истребителей. Однако «мессершмиттам», находящимся в «Питомнике», теперь приходилось иметь дело с противником, многократно превосходящим их в численном отношении. Один захваченный в плен летчик рассказал следователю НКВД, как его Ме-109, поднявшийся в воздух для сопровождения транспортных самолетов, вынужден был в одиночку сражаться с шестью советскими истребителями.[708]Кроме того, резко ухудшились погодные условия.

В течение второй недели окружения, вплоть до 6 декабря, в «котел» было доставлено 512 тонн грузов (по-прежнему меньше четверти минимальных потребностей). В среднем люфтваффе делало 44 вылета в день. Провианта 6-я армия получила всего 24 тонны. Чтобы восполнить нехватку продовольствия, приходилось забивать все больше и больше лошадей. Солдаты видели, как стремительно уменьшаются их пайки, но убеждали себя в том, что долго все это не продлится. Они восхищались мужеством летчиков и очень полюбили «тетушку Ю» – транспортный «юнкерс», вывозивший из окружения их раненых товарищей, а заодно и письма домой, в Германию. «Я жив и здоров», – писали солдаты в декабре 1942 года, успокаивая своих родных. Другой неизменный рефрен был таким: «Все худшее осталось позади, обо мне не беспокойтесь, скоро вернусь домой». В 6-й армии все еще надеялись на рождественское чудо.