Книга Леонид Быков. Аты-баты… - Наталья Тендора

«Десять лет ушло на то, чтобы снять диагноз, – вспоминает она в другом интервью. – Десять лет загубленной жизни, бесконечных комиссий и хождений по инстанциям. Отец дошел до министра обороны. Тот посоветовал ему поберечь здоровье. Главврач Павловской больницы, доктор Лившиц, сказал тогда отцу: «Используйте все связи, спасайте сына, здесь его «заколют». Увозите семью из Украины…»

Станислав Ростоцкий с Михаилом Ульяновым взялись папе помогать. Они хотели, чтобы Леся положили на обследование в госпиталь в Москве, где бы его освидетельствовала независимая комиссия. Когда были написаны нужные документы, и все подписано, Киев не выпустил Леся». Из письма Леонида Быкова: «Ну, как тут не богохульствовать, если тебе подсунули судьбу-фашистку? Ладно, дай мне время, чтобы я мог спасти Леську. Дай мне вырвать сына из психиатрички, вдохнуть хоть капельку веры в жизнь и в людей. Или еще что-то готовишь мне большее? Больше – не бывает! Глубоко тебя презираю, моя судьба! И не уважаю». Леонид Быков написал эти горькие строки в момент отчаяния, когда окончательно осознал, что началась страшная по своей жестокости и цинизму игра без правил, остановить которую он уже не в силах…

К моменту, как Быков приступил к съемкам «Аты-баты…», сын вернулся из армии. Отец пристроил его на съемки, поближе к себе. Эмилия Косничук в интервью газете «Бульвар Гордона» рассказывала: «Много страданий Быкову доставлял сын Лесь, ныне гражданин Канады. Сложный мальчик – да простит меня Леня, но об этом знают многие. Отец взял его к себе ассистентом на съемки «Аты-баты…» и поручил монтажеру Шуре за парнем приглядывать. Лесь такое вытворял – уму непостижимо. На ровном месте закатывал жуткие истерики, не выполнил ни одного поручения…

Дальше – больше. Лесь попал в дурную компанию, оказался замешан в серьезном преступлении. Отмазать парня от неприятностей Леониду Федоровичу помог куратор студии от ЦК, тогдашний министр культуры Бесклубенко, но мягкому, застенчивому, при этом гордому Леониду Федоровичу приходилось ходить по инстанциям, просить за оболтуса. Представляете, что чувствовал режиссер, который никогда не разменивал на подачки свое имя, популярность…»

Да, отличаясь неуравновешенным характером, Лесь постоянно оказывался в эпицентре разного рода скандальных историй: служа в армии, подрался с офицером, работая на киностудии, был замечен в краже вещей у иностранцев, а в 77-м сын по глупости оказался замешанным в ограблении ювелирного магазина. Пока Быков сидел за монтажным столом, заканчивая картину «Аты-баты, шли солдаты…», Лесь сдружился с сомнительными ребятами. Однажды они попросили его покатать их на отцовской «Волге». Он не мог отказать новым приятелям. Пришел к отцу и попросил его дать ключи от гаража и машины, сказав, что хочет ее помыть, а заодно прокатиться, чтобы восстановить водительские навыки. Леонид Федорович не смог отказать сыну, попросив его не задерживаться.

Веселая компания предложила Лесю поехать в Березняки. Там дружки остановились у ювелирного магазина, приказали Быкову-младшему оставаться в машине, а сами пошли «на дело». Кто-то из свидетелей запомнил номера машины и сообщил об этом в милицию. В тот же день злоумышленников задержали. Лесю светило несколько лет тюрьмы, но благодаря стараниям отца, парень «отделался» годом лечения в психиатрической клинике.

Когда Леонид Федорович узнал, что его сын арестован за соучастие в ограблении, у него случился очередной инфаркт. Однако лечь в больницу отказался. Как раз в это время актеру и режиссеру Быкову присудили Госпремию имени Шевченко за фильмы «В бой идут одни «старики» и «Аты-баты, шли солдаты…». Быков отказался от престижной премии, сказав, что недостоин столь высокой награды, и на вручение не поехал. Когда об этом доложили первому секретарю ЦК Компартии Украины Владимиру Щербицкому, обожавшему Быкова, тот распорядился: раз лауреат сам не может забрать премию из-за тяжелого состояния здоровья, ее нужно доставить на дом. Так и поступили – Быков получил премию прямо в постели, и на все его возражения ответ был один: «Таково пожелание товарища Щербицкого, который вас любит и ценит».

Состоялся суд. Быков тяжело перенес это событие. Когда он наконец выздоровел и пришел на киностудию, то выглядел на добрый десяток лет старше. Леонид Федорович стал замкнутым, неразговорчивым и мало чем напоминал прежнего жизнерадостного весельчака. Через несколько дней он подал заявление об уходе. Директор киностудии отказался его принять, но Быков отдал его секретарю. Об этом доложили Щербицкому. Он пожелал встретиться с Быковым. Никто не знает, о чем шел разговор, но свое заявление Быков забрал.

Когда случилась трагедия, Лесь тяжело переживал смерть отца. Потом женился. На работу так и не устроился. А когда окончательно понял, что все попытки бесполезны, покинул страну – по дороге во Львов спрыгнув с поезда, бросился в холодную воду реки Тисы и переплыл границу. В него стреляли пограничники, но он чудом уцелел, позвонил матери, сказав, что будет жить в Канаде. Сначала была Австрия, где независимые психиатры признали его здоровым, потом, в 1991 году, – Канада, принявшая Александра Быкова в качестве политического беженца. Через год к нему приехала жена с тремя детьми. В Канаде родился четвертый ребенок. Сейчас в семье у Леся четверо детей, сам он – строитель. Часто звонит домой, но приезжать на родину, которая сломала его жизнь и где все напоминает об отце, не хочет.

Вот как сам Александр Быков в одном из писем описывал свою жизнь: «Меня посылали кругами – из одной инстанции в другую: больницы, военкоматы, комиссии и перекомиссии, приемные высоких кабинетов, письма в ЦК КПУ, Политбюро СССР. Я добивался только одного – снять с меня ограничение на профессию. Я не просился в космос, я хотел работать обыкновенным шофером или обыкновенным грузчиком, чернорабочим на стройке или на лесоповале. Мне нужно было кормить семью. Отец тоже ходил и доходился… до двух не очень растянутых во времени катастроф. Может, хватило бы и одной, но они с мамой нечаянно выжили. (За несколько лет до гибели Леонида Федоровича в стоящую на обочине быковскую «Волгу» въехал грузовик. Тогда они с женой чудом уцелели. – Н.Т.) … Потом я решил подделать документы от райкома партии. Помогли люди. Люди, чудом оставшиеся в живых после семидесяти лет поголовного перевода всех в «товарищи». Благодаря им я целый год качался на волнах Охотского и Берингова морей, добывая для Родины красную икру.

В Киеве в это время выгнали из квартиры жену, мальчишек из садиков. Пришлось вернуться. Снова безработица, походы в ЦК и Верховные Советы… 27 марта 1989 года вышел на Крещатик, на последнюю, как тогда рассчитывал, голодовку. Сел рядом с дедушкой Лениным… Ох, они и забегали! Радио «Свобода», иностранные корреспонденты с камерами, пошли провокации, подогнали «Скорую» из «дурдома», но люди их оттеснили – не те времена, началась перестройка… Поехал в Москву с просьбой разрешить эмиграцию.

На Красную площадь не пустили, встал у гостиницы «Москва» с плакатом: «Коммунисты, я не хочу с вами жить!» Скрутили, отвезли в Матросскую Тишину. Через пять дней выволокли и отправили домой, в Киев… Вдруг почувствовал, что перешагнул какую-то черту, за которой ничего уже не страшно. Решил рвануть в Финляндию. При попытке перейти границу в районе Выборга был арестован, пять дней голодал в камере выборгского КГБ, предпринял еще две попытки перейти границу – тот же результат. Депортировали домой. В октябре сделал последний круг почета: местная власть, Верховный Совет СССР – ЦК КПСС. Собрал очередные отказы, встретили на вокзале и уложили в «сумасшедший дом»… Потом был поезд во Львов, стоп-кран, тридцать метров до проволоки, ледяная вода Тисы и спасительный столбик венгерской границы. Дальше: мадьярский лагерь для беженцев, решение о депортации в Союз и снова ледяная вода, но теперь уже на австрийской границе… Когда меня спросили, помню ли я начальный английский, ответил: «Не помню ничего «начального». Только «сумасшедшие дома», тюрьмы и спецприемники. Помню, как надо слазить с крыши вагона и, опираясь на «танцующие» буфера, подтягиваться к подножке тамбура. Помню, как мокро идти по колено в снегу под Таганрогом, помню сульфазин, начальный английский – не помню…»