Книга Тайна Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Как и я, – прошептала она. – Как и я надеюсь на… – На что она могла надеяться? Было очень много вещей, но в этот момент она больше всего надеялась поцеловать его волосы, его губы. – Счастье.

– Позвольте мне сделать вас счастливой, – прошептал он в ответ. Мария отдернула руку и обхватила ладонями его подбородок. Она наклонилась поцеловать его, но, как только их губы соприкоснулись, он начал подниматься и становился все выше и выше, пока ее голова не запрокинулась назад. Его губы напоминали сладкое желе, и ей хотелось упиваться ими, раздавить их, кусать и ощущать их вкус.

– Ах, Мария, – выдохнул он и притянул ее к себе. Его тело было худощавым и жестким и слегка подрагивало под плотным бархатным дублетом.

– Я хочу сказать что-то, о чем мы будем помнить вечно, но мне на ум приходит только «Мария», – сказал он.

Он целовал ее по-разному: легко, как школьник, жадно, словно солдат, изголодавшийся по женщинам, и медленно, как насытившийся человек, смакующий последние крошки медового пирога.

– Вот и вся поэзия, – прошептала она, оторвавшись от него, чтобы перевести дыхание. – Стихи никак не вспомнишь, когда они нужны.

Она попыталась рассмеяться, но он приложил пальцы к ее губам.

– Ш-ш-ш! – сказал он. – Нам это не нужно. И стихи тоже не нужны. – Он снова поцеловал ее. – Вы не ответили мне. Вы будете моей Валентиной?

– Да, – ответила она. – Да, да.

* * *

Через неделю Мария вернулась в Эдинбург, и Дарнли последовал за ней. Там он воссоединился с отцом и был официально принят лордом Джеймсом и лордами Конгрегации. Джеймс устроил большой пир в Холируде, где Дарнли и Ленокс могли встретиться с Рэндольфом и всеми шотландскими дворянами, присутствовавшими в Эдинбурге. Мария шутливо написала ему, что чувствует себя «обойденной вниманием»; ее брат ответил, что дворец принадлежит ей и она вправе поступать так, как пожелает. В результате она пригласила всех в королевские апартаменты в конце вечера. Они пришли, столпившись в зале для аудиенций и даже в ее спальне, где снова пили вино и сожгли все вишневые дрова из ее корзины, которые она хранила для особых случаев, так как очень любила их аромат. Риччио и Дарнли возглавляли певцов; их бас и тенор переплетались друг с другом.

Хочу лежать с Еленою моей, Где днем и ночью обо мне она рыдает. Хочу лежать с Еленою моей, Где ее скорби звук не умолкает.

Елена несравненная моя, Твоих волос сиянье золотое Останется в журчании ручья Там, на лугу в Кирконнеле, со мною.

Мария слушала их голоса в блаженном полузабытьи, а потом рядом с собой увидела Мэри Ливингстон и Джона Сэмпилла, державшихся за руки. Впервые за долгие годы она не чувствовала себя одинокой и брошенной при виде влюбленных, державшихся за руки.

Дарнли пел именно для нее. Он поднял голову и смотрел прямо на нее. Он почти незаметно сжал губы, и на нее сразу же нахлынула волна воспоминаний и желания.

Его поцелуи. От первых поцелуев на Валентинов день до всех поцелуев, которые он подарил ей во время тайных встреч в Вимсе, каждый казался иным. Каждый как будто прикасался к ней в другом месте, как если бы существовали невидимые нити между губами и всеми тайными частями тела, и каждая из них отзывалась по-своему и жаждала новых прикосновения.

«Почему никто не рассказывал мне об этой жажде?» – подумала она.

– Ваше Величество, – сказала Мэри Ливингстон. – Я… мы… – Она наклонилась ближе и прошептала: – Джон предложил мне выйти замуж за него, и я согласилась.

– О! Но… тогда ты будешь первой из моих Марий, которая выйдет замуж. И, разумеется, я с радостью освобождаю тебя от твоей клятвы.

Мэри Ливингстон нежно поцеловала свою госпожу в щеку.

– Спасибо, добрая королева.

– И я настаиваю, чтобы твоя свадьба состоялась здесь, при дворе. Это будет первое свадебное торжество в Холируде. О Пышка! Это начало… начало счастливых времен, любви, свадеб и рождений для всех нас.

Они обвенчались в последний день Масленицы по протестантскому обряду, за которым последовал свадебный пир с танцами в Холируде. Марии удалось соединить маски и элегантность французского бала с великолепием свадебного торжества. При свете тысяч свечей танцоры в серебряных масках торжественно и размеренно двигались под сладостную музыку псалтериона, теорбы и блок-флейт.

Мария в тонком серебристом платье с батистовым жабо и кружевной оторочкой, носившая маску из черных и белых перьев с алмазными лентами, танцевала со множеством фантастических партнеров: рыцарем времен короля Артура в старинных доспехах, сковывавших его движения (голос выдавал в нем Мелвилла); с желто-зеленым какаду с головным убором высотой в три фута (Рэндольф); с собором Святого Жиля, увенчанным шпилем в форме короны (дородный граф Мортон); с Юлием Цезарем (лорд Джеймс) в шерстяных рейтузах, в сапогах, выглядывавших из-под его тоги; с вождем горцев, чей длинный меч с лязганьем волочился по полу (французский посол). Потом Дарнли, переодетый Голиафом из-за своего роста, принял ее в свои руки.

– Королева тайн, – сказал он. – Я мог видеть вас с другого конца зала, одетую в черное и белое.

– Бесцветные цвета, – прошептала она.

– Потому что у вас нет любимых цветов?

– Потому что это траурные цвета.

– Но вы не в трауре.

– Официально нет. Но мой покойный государь…

– Ваш покойный «государь», как вы его называете, умер четыре года назад. Формальности не требуют такого долгого траура.

– Сердце не признает формальностей, – ответила она.

– Сердце – это живое существо, а ваше сердце, без сомнения, самое живое и любящее на свете.

Он привлек Марию ближе к себе. Из-за скудного облачения его обнаженный торс прикасался к ее платью.

– Вы сможете снова полюбить, мадам? Нет, я знаю ответ. Вы сможете, вы должны это сделать. Но сможете ли вы отказаться от публичного траура? Я хорошо понимаю, что траур имеет свое очарование: отрешенность от мира, мечтания, сладостное воспоминание своих переживаний и прегрешений. Но есть и ощущение завершенности: я любила, я все сделала правильно, но это осталось в прошлом.

– Как вы смеете? – Она оттолкнула его.

– Потому что я люблю вас. – Он обнял ее за плечи, отгородившись от притязаний графа Аргайла, ожидавшего своей очереди потанцевать с королевой, в костюме дельфина. – Я люблю вас, люблю; я чувствую, что не могу жить без вас. А видеть, как вы отдаете свою любовь, свое настоящее и будущее человеку, который уже ушел и не может ничего принять от вас, – нет, это разбивает мне сердце. Если я не достоин, предложите ее кому-то более достойному. Это я смогу понять и принять. Но не кладите в могилу прекраснейший цветок на свете!

По его щекам струились слезы, и она бережно вытерла их своим носовым платком.

– Но, Генри, почему… – Она так удивилась, что не смогла найти подходящих слов.