Книга Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Киллам Уилбер - Кен Уилбер

25 ноября 1986 года.

Здравствуйте, друзья! 16 ноября мне исполнилось сорок лет, и в этот день я поменяла свое имя на имя Трейя. С этого момента я уже не Терри Киллам или Терри Киллам Уилбер, а Трейя Уилбер или Трейя Киллам Уилбер.

Семь лет назад, когда я жила в общине Финдхорн в Шотландии, мне приснился сон, один из тех очень ясных снов, в которых чувствуется особое значение. Мне приснилось, что меня должны звать Estrella, что по-испански значит «звезда». Когда я проснулась и стала думать об этом сне, то решила, что такое имя можно сократить то Трейя (большинство людей не знает, что два «l» в испанском читаются как «й»). Правда, тогда я так и не решилась. Я всегда с подозрением относилась к тем, кто меняет свои имена, и мне не нравились люди, которые выбирают имена вроде Бриллиант или Экстаз Ангела. На тот момент мне было как-то неловко менять имя; мои собственные принципы запретили мне следовать своему сну.

А может быть, просто не пришло время. Может быть, понадобились семь лет, чтобы это имя «проросло» во мне. Эти годы были, без сомнения, самыми драматичными и трудными годами моей жизни. Особенно последние три, когда я встретила Кена Уилбера, через четыре месяца вышла за него замуж, а через десять дней после свадьбы узнала, что у меня рак груди. Операция, облучение, рецидив через восемь месяцев, еще одна операция, шесть месяцев химиотерапии и жизни без волос, по прошествии еще восьми месяцев — диабет, а в июне этого года — еще один рецидив.

Меня удивила собственная реакция на последний рецидив. В двух предшествующих схватках с раком основным чувством был страх, но на этот раз я чувствовала себя совершенно спокойно. Какой-то страх, конечно, был (после всего, что случилось, у меня нет иллюзий относительно рака), но степень моего спокойствия и реалистичный настрой показали, что мое отношение к этой болезни в корне переменилось. Не будь рецидива, я бы никогда до конца не осознала этого переворота.

Как-то вечером, вскоре после того, как я получила результаты биопсии, я написала в дневнике о рецидиве; позволила свободно, в духе «потока сознания», излиться мыслям о том, что значит для меня этот рецидив и что я чувствую. Не осознавая, к чему я клоню, я писала о том, что обрела новое равновесие между мужской и женской составляющими своей души и о том, что теперь, как мне кажется, я смогу прекратить попытки стать старшим сыном своего отца. Я писала: «Трейя… теперь я должна зваться Трейей. В имени Терри чувствуется что-то мужское, независимое, рациональное, лишенное всякого секрета, простое — именно такой я всегда старалась быть. "Трейя" звучит мягче, женственнее, добрее, тоньше, тут есть какая-то тайна — это человек, которым я становлюсь. Становлюсь собой».

Что-то я разболталась об этом имени. Вот еще глупости — менять имя! Да, именно так отреагировала бы Терри: что за бред! Но Трейя бы все поняла, Трейя поддержала бы перемену имени. Тем летом мне приснилось еще два сна (один из них уже после рецидива), которые как бы говорили мне: «Давай же, не медли. Пришла пора менять имя. Тебя зовут Трейя».

Потом в прошлом месяце мы с Кеном прошли передачу Калачакры с Калу Ринпоче. В ночь на воскресенье все должны были спать на пучках травы куши (на подстилке из этой травы сидел Будда, когда достиг просветления) и запомнить свой сон — предполагалось, что сны должны быть очень важными, вещими. Той ночью мне приснилось, что мы с Кеном выбираем место, где будем жить, — было такое ощущение, словно мы возвращались домой. Рядом с домом, стоящим у океана, я увидела большую черную ручку и подняла ее с земли. Мне захотелось посмотреть, как она пишет, я сняла колпачок и сделала надпись, ясную как день: «Трейя».

Итак, я решила поменять имя в день своего сорокалетия, который совпал еще и с полнолунием. Подходящее время для богини.

Что еще во мне изменилось, кроме имени? Я занимаюсь делом, которое по-настоящему люблю, — мозаикой. Порой не могу дождаться, когда же опять возьмусь за нее, порой она мне снится. Это совсем новое для меня дело, оно не связано с прошлым, и никто никогда не советовал мне им заняться. И все-таки я всегда была им заинтригована, заинтересована; оно каким-то образом всегда было внутри меня, просто я не замечала его из-за шор, которые были на меня надеты.

Я уже не так критично отношусь к людям. Я перестала оценивать их с точки зрения привычных стандартов или того, что они «сделали в жизни». Моя хорошая приятельница — ткачиха, а ее муж — политик. Мне больше не кажется, что ее работа менее важная, чем его. Я не только стала терпимее, но и искренне интересуюсь тем, в какие разные формы люди отливают свои жизни, и у меня уже нет наготове поспешных приговоров, только и ждущих, чтобы вырваться. Я в большей степени воспринимаю жизнь как игру, которая заполнена не одними только важными вещами. Так веселее и легче. Я стала воспринимать жизнь проще.

Мои учительские замашки, стремление оценивать жизнь других людей, становятся слабее. Я не хочу, чтобы все было по-моему, не хочу все контролировать, все меньше и меньше верю в то, что существует правильная, верная грамматика человеческой жизни. И не так резко реагирую, реже злюсь. Я стараюсь, не оценивая, просто наблюдать за собой и другими.

Я стала больше доверять себе. Я стала добрее к себе. Я верю и в то, что есть мудрость, управляющая моей жизнью, и в то, что моя жизнь не должна быть похожа на чужие для того, чтобы быть хорошей, полноценной и даже успешной.

Это потрясающее чувство — когда все эти перемены происходят одновременно, растут как снежный ком, набирают обороты и становятся частью меня в мой день рождения. В каком-то смысле я родилась заново. Я отбрасываю свое прошлое и двигаюсь в будущее, которое могу назвать своим, которое не определено и не загружено моим прошлым, — из прошлого оно получает импульсы силы, но направление, в котором оно движется, — мое собственное.

Итак, поздравляю всех тех, кто, как и я, менял свое имя, и повторяю: теперь меня зовут Трейя Киллам Уилбер.

С любовью, Трейя.

Глава 14 Какой вид помощи действительно помогает?

Калу Ринпоче был выдающимся наставником; в Тибете его считали одним из величайших мастеров современности. Еще в молодости Калу решил целиком отдать себя пути Просветления, отказался от обычной жизни и в одиночестве медитировал в разных пещерах горного Тибета. В уединенных медитациях он провел тринадцать лет. Слухи о необыкновенном святом распространились по всему Тибету; благочестивые миряне приносили ему пищу, которую оставляли у входа в пещеру, где он медитировал. Наконец Кармапа (в традиции Калу это кто-то вроде Папы Римского) разыскал его, проверил, насколько развиты его способности, и объявил достижения Калу в медитации равными достижениям Миларепы, величайшего тибетского йога и мудреца. Он поручил Калу нести Буддадхарму[99], и тот, с неохотой прервав свое уединение, занялся организацией центров медитации на Западе. До своей смерти, последовавшей в 1989 году, он успел основать более трехсот центров медитации по всему миру и один, без посторонней помощи, обратил в Дхарму больше западных людей, чем кто-либо в истории.