Книга Невеста Субботы - Екатерина Коути

Только губы не исковерканы. Ярко-алые, будто смочены вином, они распускаются в улыбке, когда рядом кому-то больно. Все детство, сколько себя помню, улыбка эта багровела в моих кошмарах.

— Давай, Флоранс, подходи поближе, — манит, подзывает Гастон. — Наконец-то восторжествует справедливость.

— Она восторжествует, когда… судья в Олд-Бейли… зачитает вам смертный приговор.

Тяжело дыша, мистер Эверетт скорчился на алом ковре. Одну ногу поджал под себя, другую вытянул на ступени и она мелко подрагивает от боли. На правом плече и выше колена набухли черной кровью раны.

— Кому, мне? — усмехается Гастон, чуть скосив в его сторону глаза. — Между прочим, я тут не единственный кандидат на виселицу.

Охнув, Дезире выпускает мой локоть и, шатаясь, припадая к полу, добирается до Джулиана. Ее руки шарят по лоснящейся от крови штанине, нащупывая пулевое отверстие. К отекшим пальцам не до конца вернулась подвижность, но давят они так сильно, что Джулиан вскрикивает. С выражением задумчивого безразличия Гастон следит, Ди отрывает креповые ленты от юбки, пытаясь наложить жгут. Короткий шлейф задевает его сапоги, и Гастон, поморщившись, отступает, словно боясь замараться.

Почему же он не умер? В чем мое упущение?

«Во второй раз выражайся яснее, и уж тем более в третий», — велел мне Барон, но ведь я так все и сделала! Все, как он сказал! Вызнала имя врага, промолвила его, но в последний момент Барон отрекся от своих обязательств. Почему? Неужели он не стал седлать Джулиана из-за его глупого бахвальства? Но это так мелочно, это совсем недостойно высших сил! Нет на свете ничего вернее Смерти, но если даже Смерть меня не выручит, на кого еще мне уповать?

Или Джулиан был прав? Нет мира духов, синие бабочки — суть порождение бьющегося в судорогах мозга, и убийства произошли не по моей воле, а по стечению обстоятельств? В первый раз Роза отравила работорговца из мести и подставила меня. А во второй я сама приказала Жанно. Я же приказала ему… я приказала…

Черный глазок револьвера уставился мне в переносицу. Палец Гастона ласкает спусковой крючок, но вспышки все нет. Если я хоть немного разбираюсь в Мерсье, выстрела еще долго не последует. Гастон упивается властью над моим дрожащим телом.

Но и мне нужно потянуть время. Лихорадочно зарываюсь в память, ворошу воспоминания, нащупываю одну-единственную фразу — тонкую ниточку, которая распутает весь клубок. Осталось чуть-чуть, ну же, я почти вспомнила…

— Мне рассказывали, будто ты погиб на войне, Гастон Мерсье, — говорю бездумно. — У нас дома тебя считали героем.

С усмешкой он отвечает:

— Когда началась заваруха под Батон-Ружем, передо мной разорвался снаряд. От боли я почти обезумел и бросился бежать — все равно куда, лишь бы подальше от этого адского грохота. Сначала Гийом орал мне вслед, а потом выстрелил мне в спину. Я упал замертво и очнулся уже после боя. Полуживой, уполз с поля и примкнул к дезертирам, что скитались по болотам. Мне было всего-то восемнадцать лет! А впереди меня ждали годы лишений, голода, постоянного страха смерти!

— Почему ты не вернулся домой?

— Гийом добил бы меня на месте. Но Жерар… он был другой. Он опекал меня с самого детства. Однажды я подслушал разговор негров, что пришли проверять силки на енотов, и узнал о его грядущей помолвке. Готовился бал, угощение, все, как в старые времена. Не было лучше времени, чтобы поговорить с Жераром. Он бы меня простил. Накануне бала я пробрался в наш сад. Приходилось прятаться в кустах, потому что повсюду сновали черномазые и развешивали бумажные фонарики. Один из слуг, почуяв неладное, направился прямо к моему убежищу. Тот самый хромой полудурок, которому мало еще от меня доставалось. Я был так болен и слаб, что бежал — от своего бывшего раба! Оглянувшись, я увидел, что он шарит по траве и поднимает мой оброненный тесак.

…Зачарованная, я смотрю на лезвие ножа. От него исходит мягкое сияние, как от осколка луны. Во всем мире не найдется ничего прекраснее, желаннее. «Отдай мне этот нож», — приказываю я Жанно, и его простодушная улыбка меркнет. «Мисса Флоранс?» — переспрашивает негр встревоженно, а я прикладываю палец к губам, как тогда в конюшне. «Тсс, милый, не нужно бояться. Пойдем, вот я тебе сейчас кое-что покажу…»

— Ты зарезала моих братьев моим же ножом. Признайся, Флоранс. Пусть твой женишок узнает, кого пригрел на груди.

По лбу Джулиана крупным каплями стекает пот. Зрачки разнесло от боли, и его глаза кажутся карими, совсем как у меня. Выдержит ли он правду?

Говорю ему:

— Все так и было, Джулиан. Это я убила Жерара и Гийома Мерсье. И над их телами надругалась тоже я.

Он мотает головой. Он не верит ни единому слову.

— Вы оговариваете себя… под принуждением… не надо… не говорите о себе такого, — молит он как о пощаде.

— Нет, ты поверишь, черт тебя дери, поверишь! — орет Гастон, и Дезире обнимает раненого, своей исхлестанной спиной заслоняя его от удара.

Но Мерсье опускает кулаки.

— Я был там, — говорит он, успокоившись, — и видел все своими глазами. Давно, еще в детстве, я приказал выкопать мне лаз под беседкой. Там, в дальнем углу сада, я отсиживался, если старшие слишком уж меня заедали. Прятался я там и в ту ночь. К моему удивлению, в беседку пришли Жерар и Гийом. Они спорили. Жерар настаивал, что сделает Дезире своей любовницей, а Гийом его отговаривал. Не стоит транжирить деньги на девку, которая, по слухам, переспала с целым полком янки. Лучше обойтись с ней, как с той наглой мулаткой, а потом чиркнуть по горлу и бросить за забор. Будет намек ее сестричке, а то больно дерзкая стала. В конце концов Жерар согласился. Когда прибежала эта дура, он заговорил с ней по-доброму, чтобы раньше срока не догадалась. Но потом заявилась ты, Флоранс, и тот черномазый ковылял за тобой. Ты снова все испортила. Ты всегда все портила, с самого детства! — Ноздри Гастона раздуваются от гнева. — Знала б ты, как стыдно было с тобой сюсюкать, хотя весь приход знал, что твоя прабабка задрала юбку перед лакеем и опросталась его отродьем! Жерар выкрикнул, что ты ему не помеха и все будет как обычно. Потом рванул на Дезире блузку. Пуговицы посыпались на деревянный настил, будто дождь брызнул, и закатились в мое убежище. И тут ты заговорила. Не с братьями, даже не с Дезире, а с тем черномазым. Велела, чтобы он вспомнил все нанесенные ему обиды — тогда это придаст тебе сил. И прочую галиматью несла. Даже я едва сдерживал смех, что уж говорить о братьях? Гийом сразу расхохотался.

— Теперь помню, — киваю я. — Поэтому начала я с него.

…Лунный луч, что рассек горло Жерару, прочерчивает в воздухе дугу и вонзается в грудь Гийома. Одного удара хватило, чтобы его сердце остановилось навсегда, но я, рыча, вновь и вновь опускаю нож. Лезвие скрежещет по ребрам, кровь хлюпает, как из разрубленной петушиной шеи. С какой стати сохранять за ним достоинство в смерти, если при жизни он вел себя недостойно?..

— Братья не успели позвать на помощь! Ты набросилась на них подло, не предупредив, и зарезала, как скотину. Их кровь стекала мне на лицо!