Книга Бей первым! Главная загадка Второй мировой - Александр Никонов

Каким ударом стал для нас захват балтийских государств, может постигнуть только тот, кто знает немецкую историю и знает, что нет там ни одного квадратного километра, который не был бы однажды приобщен к человеческой культуре и цивилизации немецкими первопроходцами…

Лишь тогда, когда от недели к неделе я все сильнее стал ощущать, что Советская Россия уже видит тот час, когда она выступит против нас, когда неожиданно в Восточной Пруссии собрались 22 советские дивизии, в то время как наших там было от силы три, когда я постепенно стал получать информацию о том, что на нашей границе возникает аэродром за аэродромом, когда через всю гигантскую Советскую империю сюда начала катиться дивизия за дивизией, вот тогда я почувствовал себя обязанным принять меры со своей стороны.

Потому что история не признает извинений за недосмотр, извинений, которые состоят в том, что задним числом объясняют: я это не заметил или я в это не поверил. Стоя во главе Германской империи, я чувствую себя ответственным за весь немецкий народ, за его существование, за его настоящее и, насколько это возможно, за его будущее.

Поэтому я был вынужден принять защитные меры. Они были чисто оборонительного характера. Все же в августе и сентябре прошлого года нам пришлось сознаться в том, что мы не можем вести на западе войну с Англией, в которой прежде всего была бы задействована вся немецкая военная авиация, потому что за нашей спиной стояло государство, с каждым днем все более готовое к тому, чтобы напасть на нас в такой ситуации.

Но как далеко, однако, зашли эти приготовления, об этом в полной мере мы узнали только сейчас.

В тот момент я хотел еще раз прояснить ситуацию и поэтому пригласил Молотова в Берлин. Он поставил передо мной известные вам условия.

Первое: Германия должна окончательно согласиться с тем, что Финляндия ликвидируется как государство, поскольку Советский Союз снова почувствовал угрозу с ее стороны. Мне не оставалось ничего, кроме как ответить отказом.

Второй вопрос касался Румынии. Он заключался в том, будут ли немецкие гарантии защищать Румынию также от Советского Союза. И здесь я должен был держаться данного мной когда-то слова. Я не жалею об этом, потому что в Румынии, в генерале Антонеску я нашел человека чести, который, со своей стороны, твердо придерживался данного слова.

Третий вопрос касался Болгарии. Молотов требовал права для Советского Союза разместить свои гарнизоны в Болгарии и таким образом гарантировать ей свою защиту. Что это значит, мы уже прекрасно поняли на примере Эстонии, Литвы и Латвии. Я мог в этом случае сослаться на то, что такая гарантия должна быть обусловлена желанием гарантируемого. Мне о таком желании не было ничего известно, я должен был сначала навести справки и обсудить это со своими союзниками.

С этого момента я стал тщательно наблюдать за Советской Россией. Каждая дивизия, обнаруженная нами, аккуратно регистрировалась, и в ответ на это принимались меры предосторожности. Уже в мае ситуация сгустилась так, что не осталось никаких сомнений по поводу того, что Россия собиралась при первой же возможности напасть на нас. К концу мая такие моменты участились настолько, что уже невозможно было отогнать от себя мысль об угрозе борьбы не на жизнь, а на смерть.

Я должен был тогда все время молчать, и сохранять это молчание было мне вдвойне тяжело. Не так тяжело по отношению к Родине, поскольку она, в конце концов, должна была понять, что есть моменты, когда нельзя говорить без того, чтобы не подвергнуть опасности целую нацию. Гораздо тяжелее давалось мне молчание по отношению к моим солдатам, которые, дивизия к дивизии, стояли на восточной границе империи, и тем не менее никто не знал, что затевается, никто не имел ни малейшего понятия о том, как изменилось положение в действительности и что им, возможно, придется выступить в тяжелый, даже в наитяжелейший военный поход всех времен.

Именно из-за них мне приходилось молчать, потому что, пророни я хоть одно слово, это ни в коей мере не изменило бы решения Сталина, зато внезапность, которая осталась моим последним оружием, была бы потеряна…

Если я вижу, что мой противник вскинул ружье, я не буду ждать, пока он нажмет на курок, а лучше сделаю это первым. Это было, сейчас я могу об этом сказать, тяжелейшим решением всей моей жизни. Такой шаг открывает дверь, за которой таится неизвестность, и только потомки будут знать точно, как это началось и что произошло.

Утром 22 июня началась эта величайшая в мировой истории битва. С тех пор прошло чуть больше трех с половиной месяцев, и я могу сегодня сделать следующее заключение.

мы не ошиблись ни в правильности наших планов, ни в исторически неповторимом мужестве немецких солдат, наконец, мы не ошиблись и в качестве нашего оружия!..

Однако в чем-то мы обманулись: мы не имели ни малейшего понятия о том, насколько гигантской была подготовка противника к нападению на Германию и Европу, о том, как невероятно велика была опасность, о том, что в этот раз мы были на волосок от уничтожения не только Германии, но и всей Европы. Сегодня я могу об этом сказать!..

Там была сколочена такая сила, направленная против Европы, о которой, к сожалению, большинство не имело никакого представления, а многие не догадываются и по сей день. Это было бы вторым нашествием монголов под руководством нового Чингисхана…

Такова страна, с которой после почти 25-летнего большевистского бытия познакомились наши солдаты.

И я знаю одно: тот, кто там побывал и в глубине своего сердца оставался немного коммунистом, пусть даже в идеальном смысле, он вернется излеченным от этого. В этом вы можете быть уверены! (И здесь Гитлер не соврал. Как пишет в своей книге „22 июня“ Марк Солонин, „нищета, в которой прозябал смоленский или новгородский колхозник, потрясла немецких солдат, которые просто не могли представить, что люди в Европе могут жить так“. – А. Н)

„Рай для рабочих и крестьян“ я всегда описывал правильно. Когда закончится этот поход, пять или шесть миллионов солдат подтвердят, что я говорил правду. Они будут свидетелями, к которым я тогда смогу обратиться. Они маршировали по улицам этого рая. Они не могли жить в нищих хижинах этого рая, они туда даже не заходили, если не было острой необходимости. Они видели устройство этого рая.

Это не что иное, как одна-единственная фабрика по производству оружия за счет снижения жизненного уровня людей. Фабрика оружия, направленного против Европы!..

Они строят несокрушимые танки, они быстрее наших, с более мощной броней, чем наши, их пушки лучше наших, и им вообще не нужен бензин.

Когда я об этом говорю, то, как старый национал-социалист, я вынужден признать: мы узнали две крайности. Одна – это капиталистические государства, которые с помощью лжи и обмана отказывают своим народам в самых естественных человеческих правах, которые заняты исключительно своими финансовыми интересами, ради которых готовы принести в жертву миллионы людей. С другой стороны, мы видим коммунистическую крайность, государство, принесшее невыразимую нищету миллионам и миллионам и приносящее в жертву своей доктрине счастье других людей…»