Книга Галерные рабы - Юрий Пульвер

К тому же неизвестно, как бы повели себя йени-чери и великий муфтий, сумей я все же на глазах у стольких людей убить последнего царевича. Джема и Ису тоже ведь пришлось бы тайно прикончить, чтоб не стали соперниками. Одно дело заполнить образовавшуюся на престоле пустоту (Инч Алла, страшное горе, все шахзадэ перебили друг друга, кто же будет править осиротевшей империей). Другое — свергать законного престолонаследника, не будучи сам Османова рода. Ведь пока что ни один переворот не приводил к власти постороннего династии человека.

Каторга даст мне относительную безопасность. Кормиться буду вместе с рабами: не тем, конечно, что они едят, а капитанским пайком. Товарищи по веслам займут место султанских поваров-опробывателей, проверяющих, не отравлена ли пища. Они же станут моими телохранителями, не дадут убить меня во сне. Мурад-паша проверит всех матросов и свободных турок, нанявшихся в гребцы, подозрительных выбросит за борт. Он не допустит на корабль посторонних. Да и вряд ли султан будет пытаться убить меня в нарушение клятвы на Коране — я ведь буду для него не опасен.

Буду ли? Йени-чери весьма скоро надоест морская служба, у них возникнет недовольство против Ахмета. При малейшем намеке на опасность подниму мятеж, захвачу каторгу и стану пиратом. Освобожу рабов, обучу, вооружу. Матросов перекуплю. И у меня в подчинении окажется мощный боевой корабль, славный наследник халифских „гурабов“ — „воронов“, которые целое тысячелетие устрашали христианские флоты. И пятьсот грозных бойцов.

С такими силами испанские конкистадоры Кортес и Писарро, русский авантюрист Ермак захватывали целые царства. Может, и я отправлюсь в Новый Свет завоевать себе новое счастье.

Впрочем, мне и на Средиземном море будет неплохо. Не в первый раз восставший матрос или галерный раб сравняется могуществом с царями.

В конце XIV века предводителем могущественного сообщества морских разбойников-витальеров на Балтике и Северном море стал Клаус Штертебекер. Он навел ужас на Ганзейский торговый союз нескольких сотен городов, на Англию и Данию. Как равный с равными, боролся против норвежско-датской королевы Маргариты, помогая шведам. Впрочем. Штертебекер — не лучший пример. Продержавшись полтора десятка лет, он все же попал в ловушку и был в 1401 году публично казнен в Гамбурге.

Куда заманчивей судьба соотечественника — грека Аруджа с острова Митилена. Еще юношей он примкнул к турецким корсарам, попал в неволю к христианам, бежал, снова поступил на службу к султану. Однако потом поднял бунт на турецком корабле и занялся пиратством на свой собственный страх и риск. Собрал огромный флот, завоевал Алжир и провозгласил себя султаном Барбаросой I.

Когда Арудж пал в битве с испанцами, пиратское государство возглавил его брат Хайраддин, ставший султаном Барбароссой II. Он формально признал верховенство турецкого падишаха, удостоился титула великого адмирала и беглербега Африки, на деле же оставался самостоятельным владыкой. Вступив в союз с маврами, захватил Тунис. Несколько раз наголову разгромил объединенные флоты почти всех христианских государств Средиземноморья, несмотря на то, что противостоял ему выдающийся флотоводец Андреа Дориа.

Последние годы своей более чем 80-летней жизни[187]Хайраддин провел в Стамбуле, где над Боспором до сих пор стоит его дворец. Память о нем в столице — великолепная мечеть и монументальный мавзолей, где он похоронен. До сих пор каждый турецкий корабль, выходящий из залива Золотой рог, отдает перед местом последнего пристанища султана варварийских пиратов почетный салют, а команда молится за величайшего мусульманского флотоводца. О нем слагают легенды…

Вот образец, достойный подражания!

А как не вспомнить Ульджа Али, самого выдающегося преемника Барбароссы! Он правил пиратским варварийским государством почти двенадцать лет, одержал много морских побед и умер совсем недавно — в 1587 году. А ведь начинал свою блистательную карьеру галерным рабом!

Так что не надо терять надежду. Ахмет наверняка потерпит поражение в войнах с австро-венгерскими союзниками или Ираном. И будет вынужден призвать меня, чтобы я вырвал победу из вражеских рук. Главное, я жив, здоров и в относительной безопасности. Простак засмеется, услышав такое, но закоулки Сераля страшнее, чем каторга посреди моря. Недаром я, непобедимый на поле брани, проиграл в дворцовой интриге…

Покоримся неизбежному. Стерпим унижение. Преодолеем стыд и гордость. Превратим камень преткновения в твердую опору для прыжка вперед. Временно отступим. Чтобы потом, как это делал Чингиз-хан и другие великие монгольские завоеватели, нанести неожиданный победный удар торжествующему расслабившемуся противнику. Время Ахмета еще не пришло, сейчас поразим в самое сердце Фатиму…»

— Прости, госпожа Мелина, за горькую правду, которую я тебе открою в благодарность за дарованную жизнь. Я провел немало времени с Ахметом и хорошо изучил его нрав. Он не ведает жалости. Как только он наденет падишахский тюрбан с алмазным пером, ты упокоишься вечным сном. Он отомстит тебе за смерть матери. Сажая его на трон, ты даешь топор в руки своему палачу.

Плечи старухи поникли под чадрой, спина сгорбилась, голова опустилась.

— Что поделаешь. Если бы к власти пришел не мой внук, я, возможно, осталась бы живой, но пребывала бы в постоянном унижении. Меня сделали бы простой прислужницей новой валидэ-султан. Я слишком долго была госпожой, чтобы снова учиться быть слугой. Тебе этого не понять, Искандар, ты готов стать даже галерником, лишь бы остаться в живых!

«…Кто бы говорил! Турецкая подстилка, продавшая свое тело, свободу, верность Элладе сластолюбивому и тупому потомку Османа! Я не верю в мудрость Экклезиаста, что живой пес лучше мертвого льва. Но молодой лев может некоторое время пожить и в клетке, если у него есть надежда вырваться на волю и стать царем зверей».

Ничего этого вслух Искандар не сказал: зачем метать бисер перед свиньями.

Китай, Пекин, осень 1597 года

Перед схваткой с врагом, соитием с женщиной, любым важным начинанием медитация столь же необходима для души, как сон и отдых для тела. Завидев вдали первые строения Бэйцзина, Хуа То чуть свернул с дороги и уселся в позу лотоса на траву под сенью кучки деревьев. Отрешившись от окружающего, он мысленным усилием выровнял свое дыхание и пульс, замедлил биение сердца. Вытеснил из сознания все посторонние мысли и заботы, отгородился от ощущений, которые передавали ему органы чувств.

Ничего не вижу, не слышу, не обоняю, не ощущаю кожей. Ни о чем не думаю. Не двигаюсь, не шевелюсь… Погружаюсь в себя…

Заполненная людьми, повозками, вьючными животными и стадами дорога, какофония звуков, жара, пыль, накопившаяся за многодневное путешествие усталость, боль в натертых ногах мешали сосредоточиться. Хуа, как учили в монастыре, противопоставил земным отвлечениям «Цзиньганцзин» — «Алмазную сутру», одну из самых любимых поклонниками Шакьямуни.[188]Она кратко излагает основы учения о прозрении, которое только и освобождает человека от всех треволнений и бедствий суетного мира. Всю сутру Хуа воспроизводить не стал, это отняло бы слишком много времени. Он прочитал про себя несколько раз завершающий ее четырехстрочный псалм-татху, средоточие всей возможной мудрости.