Книга Готический роман. Том 1 - Нина Воронель

К обеду наладчики закончили монтаж холодильника и уехали, а Инге заперла за ними ворота и некоторое время постояла, дожидаясь, пока внизу смолкнет, удаляясь, глухое урчание их машины. Теперь вокруг было совсем тихо, если не считать несмолкаемого колокольного перезвона Отто, плывущего над привычным протяжным шумом леса. Инге нехотя отстранилась от ворот: пора было пойти проведать отца. Войдя в его комнату, она обнаружила, что старик сильно нехорош. Хоть лапа его, каждый раз с равномерностью маятника ударив по рельсу, чуть отклонялась вбок и тут же возвращалась обратно для нового удара, это механическое движение было, пожалуй, единственным проявлением жизни его вконец ослабевшего тела. Если не считать дыхания, потому что он, к счастью, все еще дышал. Глаза его были прикрыты веками, губы неестественно стиснуты, нос заострился. Если бы Инге была сейчас способна на жалость, она бы его пожалела.

Но она к тому времени уже не была способна ни на какие чувства – ни на добрые, ни на злые. Все ее нутро выгрызла тревога, а то немногое, что осталось, выжгла нарастающая уверенность, что Ури уехал навсегда. «Навсегда, навсегда, навсегда!» – надсадно стучала кровь у нее в висках, пока она давала отцу лекарства и наскоро кормила его протертым супом из зеленого горошка, который фрау Штрайх с вечера заботливо оставила в холодильнике. Отто ел покорно, без капризов, явно опасаясь снова рассердить дочь. Она, собственно, и не думала на него сердиться, просто ей хотелось побыстрей покончить с обедом, тем более что один только вид пищи вызвал у нее отвратительные судороги в пустом желудке, – она сегодня с утра даже чашку кофе была неспособна выпить, а уж съесть что-нибудь и подавно.

Инге мечтала поскорей покончить с обедом и побежать к воротам, чтобы стоять там, прижавшись лицом к решетке, и прислушиваться, не поднимается ли вверх по дороге фургон. Но когда она, наконец, вырвалась из магнитного поля умоляющих глаз отца и поспешно направилась к воротам, она почувствовала вдруг такую слабость, что передумала и пошла к себе. Ноги и руки у нее были, как лед, и в голове болталось какое-то вязкое месиво, похожее на похлебку, которой она кормила свиней. Она вошла в кухню, поставила на огонь чайник и подошла к шкафчику с целебными травами. Открыла дверцу и осторожно извлекла из-за шеренги граненых флаконов маленькую бутылочку с желтой жидкостью. Секунду повертела ее в пальцах и так же осторожно поставила обратно на полку – нет, нет, умирать пока рано, это она еще успеет.

Инге бросила в высокую фаянсовую кружку щепотку сухих смородиновых листьев, залила их крутым кипятком и отставила в сторону, чтобы чай настоялся. Все это – не отрывая глаз от телефона. Не то, чтобы она рассчитывала, что телефон возьмет и зазвонит под напором ее взгляда, но какое-то подобие смутной надежды на это теплилось на задворках ее сознания. Она в тысячный раз глянула на часы и усилием воли подавила эту бессмысленную надежду – хватит обманывать себя: все разумные сроки возвращения Ури уже давно прошли, и ничем нельзя объяснить его отсутствие. Ничем, кроме того, чего она так боялась.

Инге внезапно поняла, что ей надо сделать. Надо вызвать такси и поехать на городской вокзал: она ведь сама вчера предложила Ури взять фургон, чтобы добраться до вокзала. Ей даже на миг показалось, что при виде припаркованного на вокзальной стоянке фургона она почувствует некоторое облегчение, – любой приговор лучше этой мучительной неопределенности. Она потянулась было к телефонной книге, вроде бы стремясь поскорее найти номер таксопарка, но рука ее бессильно упала, так и не дотянувшись до книги, – она потеряла всякую волю к действию.

Инге заставила себя отхлебнуть несколько глотков душистого чая из кружки, и ей неожиданно остро захотелось чего-нибудь сладкого. Она подняла крышку сахарницы – нет, не то! При мысли о варенье ее передернуло, но ничего другого в доме, похоже, не было. И тут она вспомнила, что в одном из ящиков буфета еще с прошлого года валяется под салфетками едва початая коробка шоколадных конфет, подаренных ей когда-то Карлом. Она открыла ящик, поставила коробку на стол и принялась пожирать конфеты с непостижимой жадностью – она один за другим запихивала в рот коричневые шарики, наполненные загустевшим ликерным сиропом, торопливо перемалывала их зубами и с наслаждением глотала липкие комки томно млеющей на языке шоколадной мякоти. За несколько минут она почти покончила с коробкой, не пытаясь преодолеть навалившуюся не нее дурноту, с трудом доплелась до своей спальни и, не раздеваясь, рухнула в не убранную с утра постель. Тяжелое мутное забытье мгновенно поглотило ее целиком, со всеми ее надеждами, страхами и отчаянием.

Ей долго-долго снилось, что где-то совсем близко пронзительно звонит телефон, а она знает, что это Ури, но никак не может сбросить с себя чьи-то цепкие руки, мешающие ей подняться и снять трубку. И чем громче телефон звонит, тем крепче стискивает ей грудь невидимая злая сила, прижимая ее к подушке и не пуская ее подняться с постели и ответить. Она громко заплакала во сне, мучительно медленно отодрала от своего пересохшего горла чужие настойчивые пальцы и проснулась.

В спальне было темно и тихо. «Ури!» – привычно окликнула Инге и тут же вспомнила все – вчерашнюю безумную ночь и сегодняшнее беспросветное ожидание. Она глянула за окно – там тоже было темно и тихо. Сколько же времени она проспала? Не включая свет, она неторопливо подошла к окну и прижалась лицом к холодному стеклу – ей некуда было спешить, некого было ждать. Разве что посланцев Руперта Вендеманна.

И тут она услышала натужный рев мотора, сопротивляющегося чрезмерной скорости, с которой его гнала в гору непреклонная рука. В этом звуке была и смутная угроза, – а вдруг это «они»?, и смутная надежда, – а вдруг это Ури? Инге, вялая после своего обморочного сна, не успела еще толком разобраться в нахлынувшей на нее неразберихе чувств, как фургон – теперь-то она уже не сомневалась, что это фургон! фургон! фургон! – вылетел на площадку перед мостом и резко остановился. Вместо того, чтобы броситься отворять ворота, она, словно зачарованная, наблюдала, как Ури выскочил из кабины, рывком распахнул ворота, вернулся обратно за руль и въехал во двор.

«Ну вот и все, никуда он не убежал, – пронеслось у нее в голове, и она беззвучно заплакала и засмеялась одновременно. – Какая я дура: вся извелась в тревоге, а он здесь, он вернулся!» Ее начала бить сильная дрожь, – она вспомнила, что такая дрожь случилась с ней когда-то в детстве, когда она упала зимой в холодную речку и ее чудом вытащили на берег случайные рыбаки. Дрожь тогда началась у нее не сразу, а после того, как они принесли ее в «Губертус», завернули в одеяло и дали выпить горячего вина.

Инге хотела постучать в окно и окликнуть Ури, но не смогла, – ее сковала ужасная слабость, руки сделались, как ватные, и язык присох к небу. А Ури вместо того, чтобы въехать в гараж, подогнал фургон задом к новому холодильнику, выпрыгнул из кабины и устремился к лестнице, ведущей на кухню. В руке его был зажат какой-то длинный предмет, но Инге не могла рассмотреть в темноте, что это. Когда на лестнице зазвучали его поспешные шаги, она стряхнула с себя оцепенение и, смеясь и плача, бросилась ему навстречу.

Но когда она вбежала в кухню, ожидая увидеть его в дверном проеме, снаружи раздался резкий звук поворачиваемого в замке ключа, а вслед за ним торопливый стук каблуков Ури по лестнице вниз. Не пытаясь даже осознать, зачем он ее запер и куда он так спешит, Инге щелкнула выключателем уличного света и подошла к окну, забранному витой чугунной решеткой. Из темноты кухни ей было хорошо видно, как Ури пересекал залитый светом двор, – было что-то пугающее и окрыленное в стремительности его походки. «Что еще стряслось?» – ужаснулась она обреченно, предчувствуя беду. Ури распахнул дверцы фургона и скомандовал: