Книга Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

— Подарили они нам головную боль на многие веки. Плевать бы на этих абреков! Россия и без этой проклятой земли огромная.

— Они сами к нам льнули. Куды ж они, эти малые народы, без России-то?

— Эти народы сам черт не разберет. Я еще в Афгане понять не мог этих «духов». Чего они друг дружку херачат? Аллах-то у них один.

— Сыграл бы ты нам, Лёва, на своей дудке, чем воду в ступе толочь.

Разговор угас. Лёва Черных не ломался, вытащил из-за пазухи дудочку, вдохнул в нее музыку.

Свирелистый нежный звук лился тонко, плавно, без яркого рисунка мелодии. О чем она пела, эта дудочка, здесь, на блокпосту, под чеченским селением? Не угадать. Сам Лёва вряд ли знал ответ. Быть может, о том, что жизнь человеческая так коротка, мимолетна, а человек успевает в ней натворить столько греха! А быть может, она звучала, как ласковый призыв — искала пастушьим своим тенорком пастушку из счастливой пасторали… А быть может, тонким голосом пела песню о разлуке с родным домом, песню о тоске по матери.

Окно караулки, обложенное мешками с песком, было приоткрыто — чтоб из помещения выдувало табачный дым. Звук дудочки тихо выплывал наружу, под сырое тучистое февральское небо.

Блокпост находился недалеко от селения, которое широкой подковой лежало в долине. Через заснеженную логовину с редкими голыми кустами можно было разглядеть, даже без бинокля, почти каждый дом. Снег по округе покрылся мутно-синими ледяными коростами, кое-где на буграх снег и вовсе повытаял от оттепелей — оголилась черная земля.

Впоперек логовины, словно толстая черная жила, тянулась к селению разбитая, грунтовая дорога. Гусеницы танков, БМП, армейских вездеходов — каждый на свой лад месили дорожную грязь, раскидывали по обочинам ошметки.

Селение осталось почти без жителей. Мирным людям предоставили «коридор», а те, кто были связаны с боевиками, к ним и примкнули, ушли в леса, в горы или уже полегли в боях с федеральными войсками. Лишь несколько местных чеченцев не покинули опасную зону, они не смогли или не захотели уходить отсюда в лагеря беженцев, или имели здесь, в селении, свой расчет. Несколько жилищ было разрушено. По лощине стлался сизоватый дым заглохшего пожара — истлевали остатки окраинного дома. Двухэтажная каменная школа, которую обстреливали войска при штурме селения, стояла с выбитыми окнами, в ссадинах от пуль и осколков, с покореженной, провалившейся крышей, на которой задрались листы кровельного железа.

Селение выглядело безжизненным, но здесь, на блокпосту, знали обманчивость такого впечатления. Как муравейник. Издали муравейник тоже представляет из себя мертвую кучу, а подобраться поближе… Внутри этого селения тоже шла сокрытая от света, непримиримая партизанская жизнь. Еще вчера снайперским выстрелом со стороны школы срезало сапера, который минировал подходы к блокпосту.

— Товарищ старший лейтенант! — В караулку вошел сержант, молодой парень, командир отделения срочников, обратился к взводному: — Там «Ниву» остановили. Двое чеченов едут. Документы вроде в порядке, но… Чего-то не так. Один про одно говорит, другой путается…

— Деньги предлагают? — спросил взводный.

— Не-е… Мнутся только. Одеты чисто. Вроде не из леса, но рожи подозрительные. Может, их в комендатуру отправить?

— Мы сами тут комендатура! — рыкнул взводный. — Черных! Разберись, пожалуйста.

— Эх, испортили музыку! Я только во вкус вошел. — Лёва спрятал за пазуху дудочку, взял автомат и пошел вслед за сержантом.

Двое чеченцев стояли возле бежевой «Нивы», которая по низу была сплошь забрызгана грязью. Поблизости от них находились несколько солдат, держа автоматы наизготовку. Лёва на ходу передернул затвор, загнал патрон в патронник, скобку сдвинул на стрельбу очередью.

— Куда едем? — строго выкрикнул Лева чеченцам.

Один из них улыбнулся:

— К сестре… Мы едем к сестре. Мы мирные…

— Где ее дом? Покажи пальцем! Который? — приказал Лёва.

Чеченцы оба приоткрыли рты, растерялись. Один из них все же указал на окраину села.

— Втарой. Вон втарой дом.

— Этот дом пуст. Там никого нет уже четыре года. Там жила русская семья, ее давно выгнали, — быстро и зло проговорил Лёва.

Чеченцы переглянулись. Один из них начал экать:

— Э-э, сестра купила этат дом. Э-э, дом для деда… Там живет наш дед…

— Хватит болтать! — оборвал Лёва. — Деньги, наркотики, оружие! Быстро!

— Нэту, нэту наркотиков. Нэту денег, — заговорили чеченцы, перебивая друг друга.

— Сейчас будут, — сказал Лёва и неожиданно для всех — и для задержанных, и для солдат, которые были начеку, углом приклада ударил одному из чеченцев в лицо. Этим ударом он сбил его с ног. Но лишь чеченец упал на землю, в грязь, Лёва тут же ударил его ботинком в лицо, потом еще сверху прикладом по голове, и опять ботинком в лицо. Он бил его так, будто хотел уничтожить, истребить — сразу, на месте, насмерть. Уже после нескольких ударов лицо чеченца, его обритая голова, с которой свалилась кепка, его обросшая щетиной шея были в крови, в густой алой крови, и в месиве из этой крови и грязи.

— Стой! Стой! — взвыл в отчаянии другой чеченец. — Отдам! Вот! Вот! Бери! — Он сунул руку под свою кожаную куртку, рванул подкладку, и у него в руках оказались деньги, несколько долларовых купюр. — Вот, вазьми! Вазьми!

Лёва тяжело дышал. Он недовольно взглянул на деньги, потом приставил ствол автомата к поверженному, стонущему чеченцу, к его шее, у подбородка, и опять взглянул на протянутые деньги:

— Здесь всё?

— Всё, всё. Больше нету! Машину уже праверяли.

— Плохо проверяли. Наркотики давай! — сказал Лёва. — Считаю до трех… Если ты не достанешь, башки у твоего приятеля не будет. Раз!

Чеченец бросился к машине, стал суетливо отдирать кожу с внутренней стороны дверцы. Скоро в руках у него оказался сплюснутый небольшой пакет.

— Вот! Вот! Вазьми! Вот! Нету больше! — Он весь дрожал и, похоже, боялся смотреть на своего попутчика, который, казалось, уже безжизненно лежал в грязи, истекая кровью.

Лёва забрал деньги и пакет, небрежно сунул в карман бушлата, приказал чеченцам:

— Оба в машину лезьте! На заднее сиденье! Сейчас кататься поедем. Быстро!

Когда чеченцы, один полумертвый, окровавленный, с расквашенным лицом, и другой, перепуганный до смерти, с дрожащими руками, дотащились до машины и забрались на заднее сиденье, Лёва нажал на курок автомата. Очередь жестоко прострочила натянутую тоску серого февральского полдня.

— Эй, Хобот! И ты, Муха! — крикнул Лёва, обращаясь к двоим солдатам по кличкам. — Отгоните эту колымагу вон туда, к оврагу, и столкните с обрыва. Не забудьте бензинчиком полить и спичкой чиркнуть. Только аккуратно. Себя не спалите.

— А документы куда? — спросил сержант у Лёвы. Сержант стоял все это время наблюдателем, держа в руках два паспорта. Лёва забрал паспорта, заглянул в один из них, прочитал: