Книга Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский

А глава клана, к изумлению Лены, стал что-то бормотать по-казахски и при этом тер салом по лицам изображенных человечков, по мордам быков и баранов, по непонятным изображениям. У Лены обмякли ноги, когда она поняла, что же делает Керберды Мамаевич.

— Теперь ты сама.

Лена взяла желтое вонючее сало из темно-коричневых пальцев деда, больше всего похожих на сардельки, ткнула в еще не протертые изображения. Керберды что-то бормотал.

— Дед говорит, ты плохо трешь… Ты трешь, будто палкой в муравейник тыкаешь. А нужно им давать еду, говорить с ними хорошо.

— А что он говорит? Я ведь не понимаю…

— Неважно что говорить, он так говорит. Главное, чтобы чувствовать и чтобы кормить…

Ни жива ни мертва, обалдевая от изумления, Лена долго терла изображения, старалась вызвать в душе побольше интереса, уважения. Керберды шел за ней, у последнего рисунка отнял сало, аккуратно завернул обратно в тряпочку.

— Ну, поняла?

— Поняла, дедушка…

— Ты занимайся наукой, занимайся. Это дело хорошее, это правильные люди тебя учат. А если тебе дождик не надо и комары не нужны, ты уважай, что изучаешь.

Керберды взлетел на лошадь так, словно ему было двадцать лет. На мгновение туша, какой мог позавидовать медведь, висела неподвижно над седлом, потом лошадь охнула, присела… И Керберды уже с высоты седла улыбнулся Лене, подмигнул желтым глазом и тронул лошадь.

Лена повернулась к Наташе… Та только усмехнулась и развела руками — мол, все ты видела сама…

— Что, теперь «уважать» будем?!

— Давай лучше «уважать», а иначе и правда дождь будет, дедушка тогда рассердится…

Тучи так и походили по окоему, но до дождя не дошло. Назавтра день вставал довольно серенький, но девицы намазали изображения сгущенным молоком, и к середине дня развиднело, разъяснилось.

— Может, случайность?!

— Лена, ты сама спроси, у дедушки…

Это происшествие подруги обсудили в Кемерово, в городской квартире Лены, вернее, родителей Лены. Наташа знала не больше Лены о том, как надо «уважать» изображения. Если дед, другие старики или другие мужчины и делали нечто подобное, то ее в эти дела не посвящали. Вероятно, и не посвятили бы, не займись она на глазах деда какой-то работой с писаными камнями.

Девушки долго пытались понять, с чем они имеют дело, но у них как-то плохо получалось. Раз даже побывали на собрании местных экстрасенсов, но речи их были туманны, а если девушки просили объяснить им более конкретно, что же происходит на камнях, экстрасенсы раздражались и сердились. Кроме того, двое молодых экстрасенсов стали приглашать девушек «вон на его день рождения», а пожилой глава этой достопочтенной корпорации смотрел очень уж сальными глазами на стройную фигурку Лены и намекал на необходимость «проверить ауру и включить астральные поля» в более интимной обстановке. Этот тип с золотыми фиксами и погаными влажными прикосновениями вызывал отвращение у обеих девиц, и знакомства они не поддержали — ни с ним, ни с двумя молодыми, «снимавшими» их более откровенно.

Ученые же вообще отказывались обсуждать «уважение» к писаницам. Для них мудрый Керберды Мамаевич и дурак Пидорчук были совершенно одинаковы, а в речах, обращенных к подругам, явственно слышалась снисходительность. Ученые «точно знали», что на свете может быть, а чего нет, и когда девушки пытались им рассказывать о том, что наблюдали своими глазами, те улыбались очень уж «понимающе» и начинали намекать, что в СССР осталось еще много непойманных шарлатанов, а в отдаленных районах бывают еще не вставшие на учет гипнотизеры.

В результате девушки постепенно вообще перестали искать какое-либо объяснение происходившему. Бог с ним! Пути подруг разошлись так, как это обычно и случается: обе выросли, окончили университет и вышли замуж. А тут еще все усугубил распад СССР, когда они оказались подданными разных государств и когда в гости друг к другу не очень-то и поедешь. Лена стала не особенно знаменитым, но весьма серьезным научным работником, Наташа — менее серьезным, просто сотрудником одного из бесчисленных провинциальных музейчиков.

Со времен поездки в Казахстан Лена никогда не мазала ничем древние изображения и никогда не пыталась их специально «уважать». Однако помнилось чувство, постепенно приходящее к тебе, если всерьез стараться вызвать это самое «уважение»: смесь почитания и поклонения с желанием заботиться, сделать получше, дать что-то повкуснее… Женщина должна быть уж совсем предельной дурой, чтобы у нее не получилось. А Лена далеко не дура, она просто создана для семейной жизни, и она умеет вызывать у себя это ощущение, даже без особенных усилий. Что характерно, если «уважать» — с писаницами можно работать сколько угодно и без особенных проблем: ни погода не портится, ни каких-то психологических трудностей никто не испытывает— скажем, в виде малоприятных ощущений.

На этом сходится большая часть тех, кто рассказывал мне о собственном опыте работы на писаных камнях: «Надо уважать!» Дело не в жертвах, не в каких-то камланиях и ритуалах. Тем более, не надо играть в совершение этих ритуалов. Главное — искренне, без всякой задней мысли вызывать в себе серьезное, уважительное отношение к изображениям, а главное — к тем, кто их создал. И к целям, с которыми они созданы. Если уважаешь и если это чувствуется — тебе не будет препятствий ни в чем.

Мне легко возразить: мол, а как же ученые прежних, классических лет? Они же были или христианами и никакого почтения к капищам местных племен не испытывали, или они не верили ни в бога, ни в беса, а к писаницам, курганам и погребениям демонстративно относились лишь как к историческому источнику.

Это и так, и не так. Православные христиане, как правило, как раз чтут капища, идолов, вообще любые верования других народов. И если писаница объект поклонения, то и отношение к ней будет серьезным, уважительным — именно потому, и именно в той мере, в которой она священна для каких-то других людей.

А если уж говорить об ученых, то можно себе представить, с каким эмоциональным подъемом, с каким восторгом, с каким благоговением подступались к писаным камням первые исследователи, будь то Мессершмидт, описавший «оленные камни» в 1717 году, или будь то Николай Мартьянов, основатель Минусинского музея, уже в конце XIX века. Уверяю вас, было в их восприятии писаниц это самое «уважение», и было в огромных количествах. Хороший ученый, между прочим, это почти всегда сильный религиозный тип. Если не хочешь истины, не стремишься к абсолютному знанию, зачем пойдешь в науку? Есть занятия и подоходное, и попроще, не требующие такой самоотдачи: торговать окорочками, гнать самогон, выращивать клубнику, ремонтировать автомобили.

Опыт показывает, что, имея дело с писаницами, почти невероятно столкновение с чем-то вполне материальным. Самое большее, нападают полчища комаров… хотя и это можно отнести за счет пасмурной погоды. Хотя да, ворона-то к Эмилю Биглеру прилетала вполне материальная, материальное некуда. Но с какими-то чудищами или с неприятными существами вы вряд ли столкнетесь, и уж тем более вряд ли вам явятся во плоти некие духи или те, кто создавал писаницу.