Книга Ночная смена. Лагерь живых - Николай Берг

— Ясно. Начали!

Краем глаза замечаю, что столпившиеся смотрят внимательно. Как студенты-зубрилы. Ну это понятно. Если выйдет — окажется, что не любое ранение смертельно при укусе. Уже как-то легче на душе будет, когда в драку полезем. Если, конечно, получится.

Ну, Ларрея мы вряд ли посрамили. Однако что наметили — выполнили. Одна рука лежит отдельно от туловища. Вторая — уже с откушенными пальцами зажгутована. Танкист тоже влез в это дело — прикидывает, как лоскут кожи отсепарировать. Как могу — советую.

С улицы слышен женский визг, потом ор в десяток глоток.

Когда грохает несколько выстрелов, Николаич подхватывается на выход.

Мы продолжаем. Прислушиваясь вполуха, спрашиваю у седоватого сапера:

— А вот когда я в обществе кавказцев начал возмущаться трагедией в Беслане и тем, что терроры захватили и убивали детей, мнение кавказских приятелей было таким: «Все верно, детей выбивают сначала — тогда потом мстить некому, безопасно можно гадить». Вы вроде с юга — это так?

— Так. Есть дети — народ жив, нет — и народ кончится. Такого лоскута достаточно?

— Чтоб срез ампутационный прикрыть — не великоват?

— Великоват… С запасом взял. Перестарался. Но это же не страшно?

— Сейчас — не страшно. Своего кромсать — лучше лишней резни не делать. Больно же ему будет, своему-то.

Пила повизгивает по розоватой кости. Все.

— Зря такой огрызок оставили — будет потом болеть. Тут при ампутации надо, чтобы он из мышц не торчал.

— Ага, понял.

— А ручной болгаркой не проще будет кость пилить? — спрашивает майор.

— Проще. Только все попытки применить электропилы и механику разную показали, что кость обгорает и потом культя не заживает вовсе — гноится, остеомиелит добавляется, так что все вручную.

Тянет холодком — зашел кто-то.

— Доктор, «старшой» зовет! Можете оторваться?

— Зашьете без меня?

— Зашьем, зашьем!

Ловлю себя на том, что радуюсь возможности оторваться от этого действа. Не лежит душа. Нет, все понимаю умом, — заслужил вивисектор еще и не такое, его бы потрошить и потрошить, но вот будь моя воля — врезал бы по нему очередью — и все. Без изысков. Жить такому ублюдку нельзя. Но и потрошить его в лучших английских традициях лишнее. То, что Мутабор меня вынудил это делать, не добавляет ничего.

На улице уже стемнело. Народу прибавилось. Причем озлобленного — вижу с десяток мужиков, судя по всему, из освобожденных, которые наперебой чего-то требуют. Наши, уже со вскинутыми автоматами, полукругом охватывают эту группку. Ор стоит серьезный — громче всех надрывается мужик, которого я не видел раньше. Ну да, воняет от них, как от Севастьянова. Из цеха, значит. Сняли саперы мины.

Николаич — пожалуй, единственный, кто стоит спокойно, хотя мужик орет ему чуть ли не в лицо. Замечаю, что сбоку от «старшого» стоит веселый Филя. Такой веселый рыжий всегда перед потасовкой, он вообще не дурак подраться, мы и познакомились-то случайно — когда он из любви к искусству за меня вступился. В одиночку против трех гопов я бы точно не справился, а вот Филя уравновесил шансы.

Замечаю, что и с нашей стороны прибавление — за Вовкой жмется девчонка в замурзанном милицейском наряде. Интересное кино…

Подхожу так, чтоб не перекрывать никому направления стрельбы, если что. Николаич поворачивает голову и спрашивает:

— Вы можете помочь в одной проблеме?

— Постараюсь.

— Мне не нравится рожа вон того кента — третий слева стоит. Не пойму чем — но не нравится.

— А этот, который вам в лицо орет?

Притихший было мужик от такой беседы аж подпрыгивает и начинает орать снова, из бурной речи кроме матерщины успеваю понять только, что они тут настрадались…

Николаич кивает головой, и Филя со счастливым выражением лица выдает мужику в ухо отличный прямой. Мужика сносит, как пух ветром.

— Считать не надо! — гордо заявляет Филя.

— Этот, который мне в лицо орал, — обычный дурак. Остальные, полагаю, — тоже. Кроме этого кента — морда у него шибко грязная и противная.

Попытки мужиков с палками как-то возмутиться тут же давятся несколькими очередями в воздух над головами. Кому-то из них попадает прикладом по спине — в общем слабые они еще. После трехдневного стояния на ногах — немудрено. Через пару минут они уже стоят рядком у стены, палки валяются на месте происшествия. Одному еще и нос разбили — стоит, утирается.

— Отвечать, когда спрошу. Начнете орать опять — получите люлей. Вы кто? Ты — отвечай!

Мужик с краю смотрит исподлобья и бурчит, но достаточно отчетливо:

— Из цеха мы. Выпустили нас только что.

— Девушку чего гоняли?

— Так она мент. Нас тут менты и кошмарили. Мы решили наказать.

— Девушка была в охране лагеря? Вас кошмарила?

— Вроде была.

Остальные что-то помалкивают.

— Ты конкретно ее видел.

— Я — нет.

— Кто видел?

— Да вот Кузин вроде говорил…

— Кто Кузин?

— Вот — он.

Мужик показывает пальцем как раз на того, подозрительного.

— Стукач! А еще свой! — выдает грязный Кузин.

— «Старшой», а что вам не нравится в клиенте?

— Держится по-другому. Не как остальные. Двигается не так. Выделяется.

Вот и поди ж ты. Начинаю с опаской подходить к шеренге.

— Если кто хоть какой вред доктору причинит — пришьем вас всех. Ясно?

Мужики ежатся от слов Николаича.

— Похоже, ясно.

Осмотр коротенький выходит — морда у подозрительного вблизи четко отличается от стоящих от него справа и слева. Щипаю за щечку его и соседей. Возвращаюсь к Николаичу.

— Он не обезвожен. Тургор кожи — нормальный. У остальных — снижен.

— Получается так, что последние три дня он ел и пил?

— Так точно.

— Я мочу свою пил! Лицо отекло! — вякает подозрительный.

— Глупости, — отвечаю на вопросительный взгляд Николаича.

— Ага. Ну-ка, давай сюда курсантку. Вы откуда тут взялись?

— Я из третьей группы. Нас сегодня привезли на усиление — старший группы этот, как его… То ли Кугушев, то ли Кутушев. А с берега направили сюда. А эти как увидели — так на меня и напали.

— Не поломали ничего, не отбили?

— Не, бушлат толстый…

Николаич задумывается на минутку.

— Получается так, что доктор — свободен, а вы все сейчас под охраной — обратно. Там разбираться будем.