Книга Во власти мракобесия - Андрей Ветер

– А почему бы и нет? – Никита загадочно улыбнулся. – Робин Гуд помогал людям.

Трошин поднялся.

– Робин Гуд был главарём обыкновенных бандитов. А красивые легенды о нём сложились много позже.

– Людям надо во что-то верить. Одни верят в доброго царя, другие – в Робин Гуда.

– Можно подумать, что ты уже сделал свой выбор. – Сергей бросил окурок и раздавил его башмаком.

– Выбор за меня сделало государство: схватило, блин, за шиворот и бросило в Чечню… Демократия, ё-моё… И никто не спрашивал моего желания. Знаете, в школе нас учили, что древние римляне считали, что у них была республика, демократия. Но вот для кого была эта самая демократия? Для всех, кроме рабов. А у нас разве не так? Правители упиваются своей безраздельной свободой, витают где-то в заоблачных высях, а мы, которые на земле стоим, имеем шиш от этой свободы и поделать ни черта с этим не можем. Нет, Сергей, вы, может, и хотите служить людям, но у вас тоже ни черта не получится. Все ваши ФСБ и СБП всегда будут зависеть от царской прихоти. Настоящий человек должен строить свою судьбу сам, наплевав на царей… и, кстати, на законы, если эти законы не служат народу.

– Значит, ты всё-таки революционер, раз хочешь изменить законы.

– Не хочу я ничего изменять, – с досадой сказал Никита. – Но пусть меня не заставляют жить по законам, от которых страна дерьмом захлебнулась. Ну а станут заставлять – сильно пожалеют об этом.

– За оружие возьмёшься?

– Почему бы нет? Мне не привыкать. Смерти я уже не боюсь. Я три раза ей в глаза заглядывал.

– Я тоже заглядывал. Между прочим, в Чечне побывал. Только не в окопах, а чуток иначе.

– Это как?

– В тылу у боевиков. Впрочем, это долгая история.

– Блин, так вы, стало быть, наш?

– И ранен был, вот здесь пуля прошла, – Трошин указал на левый бок. – Однако на луну не вою, как ты. В революционеры не записался. В бандиты тоже… Ну что ж, посидели, пойду отдыхать. Я, знаешь ли, притомился сегодня. Будь здоров… И всё-таки взвесь ещё разок свою жизнь.

Сергей пожал Никите руку и вошёл в подъезд. Поднимаясь по лестнице, он улыбнулся и покачал головой. «Зачем я про Чечню выдумал? И про ранение тоже? Неужели мало в моей работе трудностей, что мне вдруг захотелось прихвастнуть чем-то совершенно ненужным для меня? Но ведь этот парень ничего другого не понимает. Для него моя служба – пустой звук. Он умеет оценивать жизнь только с ему знакомых позиций. Он видит мужчин только в тех, кто хоть на несколько дней окунулся в войну… Ладно, соврал. Зато он теперь будет иначе смотреть на меня. И слушать меня будет иначе…»

* * *

Вадим Игнатьев любил Москву, но в последнее время он её не узнавал. Столица менялась настолько стремительно, что к ней почти невозможно было привыкнуть. Москва становилась чужой. Сам воздух её сделался чужим. Орды чужеземцев устремились на её улицы, пользуясь простором так называемого «рынка». Всюду что-то продавали, делили, захватывали.

Чужаки не любили коренных москвичей, видели в них врагов, да и Москву они тоже не любили. Для большинства приезжих столица была лишь громадной кормушкой, и единственной их целью было прорваться к этой кормушке, застолбить возле неё место для себя. Все средства пускались в ход, не гнушались ничем, и подножка на служебной лестнице – самый невинный способ задержать соперника. Сотни крохотных фирм вылупились на пустом месте, что-то скупая и перепродавая. И в каждой такой фирме сидели молоденькие девочки и мальчики, примчавшиеся в Москву из провинции, чтобы «завоевать» её. Новоявленные «звёзды» эстрады не умели петь, поэтому старались привлечь к себе внимание публики полуголыми телами и подчёркнутой вульгарностью текстов. Когда не помогало и это, они прибегали к услугам бандитов, чтобы с их помощью расчистить себе дорогу на олимп известности. Певицы и актрисы превращались в наложниц уголовных «авторитетов», а взамен видели свои портреты на глянцевых обложках журналов. Им не нравилось, когда их называли провинциалами и упрекали в пошлости, и они с пеной у рта доказывали, что их родной городишко ничуть не хуже столицы. Однако у себя они жить отказывались и стремились в главный город России. Бесконечная волна приезжих захлестнула Москву, как цунами, разрушив былую культуру, смыв прежний московский говор, и принесла с собой варварские обычаи захватчиков. Чужаки вели себя беззастенчиво, нагло, агрессивно. Чтобы удержаться на новом месте, они готовы были давить всех на своём пути, они шли напролом. «Покорить» и «завоевать» – вот слова, ставшие их девизом. И они завоёвывали, не боясь уничтожить то, что мешало им продвигаться вперёд, даже если речь шла о многовековых памятниках культуры. Они безжалостно сжигали старинные дворянские особняки, возводя на их месте железобетонные конструкции в соответствии с последними веяниями моды. Они скупали всё, что могли скупить, с единственной целью – сделать столицу по-настоящему своей, прибрать её к своим рукам, рассовать её по своим карманам. Они высасывали кровь из прежней Москвы, втаптывая в грязь её обессилевшее тело. На месте недавней столицы в спешном порядке возводился новый город, полный зла, пропитанный нетерпимостью, обуреваемый алчностью, воспевающий деньги, пропагандирующий безжалостность и отрицающий все законы, кроме законов преступного мира… Вадим закурил, выворачивая на Тверскую. Вдоль дороги стояли, облачившись в лёгкую одежду, уличные проститутки. До настоящего тепла было ещё далеко, но девицы, стремясь привлечь внимание клиентов, спешили сбросить полушубки и длинные пальто, нацепить короткие юбки, избавиться от головных уборов.

«Мотыльки… Ночные бабочки любовных забав…» Игнатьеву вспомнился недавний спор с Ворониным о проститутках. Геннадий удивил Вадима своей позицией.

– Не вижу ничего ужасного в проституции, – заявил Воронин. – Профессия как профессия.

– Позволь, как же так? – оторопел Вадим. – Ты же всю жизнь в милиции проработал.

– И что?

– У тебя должна была выработаться стойкая неприязнь к проституции.

– Почему ты пришёл к такому выводу? – сдержанно удивился Воронин.

– Проститутки всегда связаны с криминалом.

– Видишь ли, Вадим, раньше в нашей стране и видеокассеты в основном были связаны с криминалом, потому что за хранение многих фильмов можно было схлопотать «срок». Даже за такие фильмы, которые считаются классикой мирового кинематографа. Разве у меня из-за этого должна выработаться, как ты изволил выразиться, стойкая неприязнь к видеопродукции?

– Это не одно и то же, – возмутился Игнатьев. – Ты подтасовываешь…

– Ничего я не подтасовываю. Давай рассуждать здраво. Проституцию заклеймили позором, потому что она напрямую связана с сексом, и тем самым поставили её на одну полку с безнравственностью. Принято считать, что оказывать сексуальные услуги – это безнравственно.

– А ты разве думаешь иначе?

– Я думаю, что безнравственно заниматься убийствами и распространением наркотиков. А проституция – это продажа своего тела. Своё тело продают акробаты, балерины. За деньги они развлекают тебя своим телом, ублажают тебя, радуют твой глаз. А массажист за деньги обрабатывает тебя своими руками, чтобы избавить тебя от неприятных ощущений в твоём теле. Проститутка же оказывает тебе сексуальные услуги. Вот если у тебя есть нужда в этом, куда ты пойдёшь?