Книга Невеста Борджа - Джинн Калогридис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока мы стояли неподалеку от входа, раздался такой грохот, что тяжелые двери и пол у нас под ногами содрогнулись. Все вздрогнули от испуга, а малыш пронзительно завопил.
Мы с Альфонсо встревоженно переглянулись, вспомнив тот ужас, который нам пришлось повидать в Неаполе, и одновременно прошептали:
— Пушки.
На миг я перепугалась, что французы напали на город; но это было безумие. Нас бы предупредили. О подходе их армии непременно стало бы известно.
А потом мы услышали в глубине здания неистовые крики. Я не могла разобрать слов, но в них звучала несомненная истерия.
Лукреция обернулась на шум, и внезапно глаза ее расширились.
— Отец! — вскрикнула она, подхватила юбки и помчалась туда.
Я кинулась следом, а за мной Джофре и Альфонсо; Альфонсо лишь на миг притормозил, чтобы сунуть ребенка няньке. Мы во весь дух взбежали по лестнице; мужчины, которым не мешали длинные платья, обогнали нас с Лукрецией.
В коридоре, ведущем к покоям Папы, нас встретила темная дымка, от которой защипало в глазах и в груди. Нагнав Альфонсо и Джофре, я, как и они, остановилась в ужасе и изумлении, глядя на сводчатый проход, ведший в Зал таинств веры, где, как предполагалось, должен был сидеть на троне его святейшество, ожидая нас.
На месте трона громоздилась огромная груда деревянных балок, битого камня и кирпича, и над ней стояло облако пыли. Потолок зала рухнул, и вместе с ним попадали ковры и мебель с верхнего этажа.
Я узнала эти ковры и мебель, ибо не раз видела их по ночам в покоях Чезаре. Меня на миг пронзила недобрая надежда: если бы Чезаре и Папа умерли одновременно! Тогда все мои страхи за мою семью и за Неаполь оказались бы похоронены вместе с ними.
— Святой отец! Ваше святейшество!
Двое придворных Папы, камерарий Гаспар и епископ Падуанский, отчаянно звали его, нагнувшись над грудой обломков и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть через нее. Это их крики донеслись до нас, а теперь к ним присоединились еще и голоса Лукреции и Джофре.
— Отец! Отец, отзовись! Ты цел?
Но из-под обломков не доносилось ни звука. Альфонсо отправился за помощью и вскоре вернулся с полудюжиной рабочих, вооруженных лопатами. Я обняла Лукрецию, которая в ужасе смотрела на обломки, уверенная в смерти отца. Я тоже была в этом уверена и разрывалась между чувством вины и бурной радостью.
Вскоре стало ясно, что Чезаре в его покоях не было, поскольку в этой груде его не обнаружили. Но на понтифика рухнуло не менее трех этажей. Обломков было великое множество. Мы простояли там целый час, пока рабочие трудились над ними, повинуясь указаниям Альфонсо.
В конце концов Джофре, окончательно обезумевший от беспокойства, не выдержал.
— Он мертв! — вскричал Джофре. — Надежды нет! Отец мертв!
Камерарий Гаспар, который тоже был человеком эмоциональным, услышал Джофре и принялся в отчаянии заламывать руки.
— Святой отец мертв! Папа мертв!
— Тихо! — скомандовал Альфонсо с такой резкостью, какой я никогда прежде в нем не видела. — Замолчите оба, или вы сейчас ввергнете весь Рим в хаос!
И действительно, мы слышали шаги папских стражников, ринувшихся перекрывать вход в Ватикан, и слышали, как слуги и кардиналы подхватили этот крик:
— Папа мертв! Его святейшество мертв!
— Ну, полно, — принялась я уговаривать Джофре, заставив его переключить внимание с груды обломков на меня. — Джофре, Лукреция, вам следует сейчас быть сильными и не увеличивать страданий других.
— Да, верно, — отозвался Джофре, в котором пробудилась тень мужества. Он взял сестру за руку. — Сейчас нам надо положиться на Господа и этих рабочих.
Мы взялись за руки и заставили себя спокойно ждать исхода, невзирая на неистовые крики, раздающиеся этажом ниже.
Время от времени рабочие переставали копать и принимались звать Папу, но ответа не было. Я старалась уверить себя, что он, конечно же, скончался. Мысленно я уже ехала обратно в Сквиллаче.
Через час им удалось настолько разгрести эту груду, что из-под нее выглянул край золотой мантии Александра.
— Святой отец! Ваше святейшество!
И снова ни звука в ответ.
Но Бог просто дурачил нас всех. В конце концов, оттащив в сторону балки и золотые гобелены, рабочие отыскали Александра; он сидел на своем троне, вцепившись в резные подлокотники, с прямой словно палка спиной, весь в пыли, перепуганный до потери речи.
Ссадины и ушибы были настолько незначительны, что тогда мы их даже не заметили.
Гаспар повел Папу в постель, а Лукреция тем временем вызвала врача. Александру сделали кровопускание; от возбуждения его слегка лихорадило. Он не желал видеть никого, кроме дочери и Чезаре.
Началось расследование. Сначала предположили, что какой-нибудь мятежный дворянин выстрелил из пушки, но на самом деле крыша дворца рухнула от удара молнии и неистового ветра. Чезаре же по чистой случайности за несколько мгновений до этого вышел из своих покоев.
Это было божественное предупреждение, — шептались люди, — знак для Борджа, призывающий их раскаяться в своих грехах, пока Господь не сокрушил их. Савонарола продолжал вещать даже из могилы.
Но для Чезаре это был знак, означающий, что ему пора начать грешить с удвоенной силой и обеспечить себе место в истории, пока его отец еще дышит.
Благодаря крепкому телосложению Александр поправился довольно быстро. Этот гром Господень напомнил его святейшеству о смертности и заново воскресил в нем вкус к жизни; он стал проводить меньше времени с Чезаре в обсуждении завоевательных планов и больше — в обществе семьи, состоящей из быстро подрастающего Родриго, Лукреции, Альфонсо, Джофре и меня. Мы снова собирались по вечерам за столом в папских покоях, и Александр вместо политики обсуждал дела домашние. Противоречия между Александром и Чезаре по вопросам верности становились все более непримиримыми, и я лишь надеялась, что Папа достаточно могуществен, чтобы выйти победителем.
Мой личный апокалипсис начался пятнадцатого июля, через каких-нибудь две недели после зловещего обрушения потолка над папским троном. Тем вечером мы ужинали у его святейшества. Мы с Лукрецией завязали непринужденную беседу с ее отцом, и нам не хотелось ее прерывать, но тут Альфонсо встал и объявил:
— Ваше святейшество, если вы не возражаете, я хотел бы сегодня уйти пораньше — я что-то устал.
— Конечно-конечно, — небрежно, но вежливо отозвался поглощенный беседой Александр и взмахнул рукой. — Да пошлет тебе Господь спокойный отдых.
— Спасибо.
Альфонсо поклонился, поцеловал руку Лукреции и мне и вышел. Не помню уже, о чем мы тогда болтали, но мне запомнилось, как я посмотрела ему вслед и как меня взволновал его усталый вид. Рим с его мерзкими интригами состарил Альфонсо. Из глубин моей памяти вдруг всплыла картинка: я, проказливая одиннадцатилетняя девчонка, поддразниваю брата, уговаривая сходить со мной в музей мертвецов, устроенный нашим дедом Ферранте.
