Книга Цену жизни спроси у смерти - Сергей Донской

Толик вскинул пистолет, нажав на спусковой крючок в то мгновение, когда ствол оказался на уровне живота Громова, потому что прицеливаться выше было некогда. Он выстрелил и закричал от ярости, обнаружив, что никакой цели перед ним нет. И только тогда понял, что вот уже мгновение, как он убит.

* * *

Громов выстрелил в падении, до самого последнего мгновения надеясь, что ему не придется этого делать.

Он опрокинулся влево, едва рука Толика метнулась за своим пистолетом, и он еще только продолжал падать, когда прогремел выстрел.

Это отреагировал на угрозу собственный «смит– вессон», который всегда был готов подчиниться легчайшему мановению хозяйского пальца.

Толик управился со своим пистолетом быстро, значительно быстрее, чем на совместных тренировках в тире, где они вместе сожгли не одну сотню патронов. Но все равно он нажал на спусковой крючок уже после того, как громовская пуля впечаталась ему в лоб. Лицо у Толика стало удивленным и обиженным, но оно уже не принадлежало живому человеку. Может быть, Толик так и не успел осознать, что его последний в жизни выстрел оказался неточным.

Лежа на боку, Громов заскрипел зубами и закрыл глаза, ругаясь последними словами. Тому было свое объяснение – поврежденное во время утреннего слалома плечо. Но, слава богу, ничего никому объяснять не требовалось. Обошлось без свидетелей.

Когда он поднялся и приблизился к убитому, каждое его движение казалось выверенным до миллиметра, но все равно все они были излишне отрывистыми, как у робота в старых фантастических фильмах. Да он и чувствовал себя запрограммированным роботом. Потому что человеку Громову вовсе не хотелось заниматься тем, чем он был вынужден заниматься.

Он поднял на руки бесчувственное тело Аркадия Сурина и, борясь с искушением со всего размаху швырнуть его об стену, бережно понес к выходу, чтобы увезти на «Ситроене» как можно дальше от очередного поля боя.

Запахи пороха, крови и мочи, часто преследовавшие его даже во снах, опять сделались реальностью. А слезы, как всегда, не пахли ничем, хотя были уже пролиты и будут пролиты по каждому из тел, оставшихся в здании.

Что ж, Громов ведь не по зеленому лужку вышел прогуляться. А сам становиться травой раньше времени он не собирался.

* * *

Когда Сурин в последний раз видел этот мир, в нем было солнечно, а теперь вокруг царил мрак.

Болезненно морщась и хлопая глазами, он с трудом приподнялся на локтях и увидел перед собой ночное море, на фоне которого вырисовывалась еще более черная фигура, обращенная к нему спиной.

«Черный человек. Черный, черный…» – невесть почему пришедшая строчка из полузабытого стиха стала первой связной мыслью Сурина. Лишь после этого он осознал, что жив, и обрадовался этому, хотя повода для радости вроде не было никакого. Его ведь похитили из больницы не для того, чтобы по головке гладить.

Преодолевая слабость и онемение во всем теле, Сурин попытался перевернуться на живот. Он еще не знал, что будет делать дальше: уползать на четвереньках или убегать во весь рост, но оставаться на месте рядом с черным человеком ему вовсе не хотелось.

Камешки под ним предательски зашуршали, заскрипели. Не обернувшись, мужчина бросил через плечо:

– Очухался, засранец? Лежи как лежишь и не дергайся.

Голос принадлежал не тому страшному человеку с пистолетом, который сначала предложил медсестре Наташе называть его просто Толиком, а потом хладнокровно застрелил. Сообразив это, Сурин испытал некоторое облегчение. Но это продлилось недолго. Незнакомец обратил на него пристальный взгляд и мрачно поинтересовался:

– Ты хоть представляешь, сколько народу из-за тебя полегло? А, засранец?

Сурин смущенно сложил ладони лодочкой, прикрывая ими низ живота. Почему-то совершенно голый, он чувствовал себя под направленным на него взглядом крайне неуютно и скованно, как под пронизывающими рентгеновскими лучами. Причиной тому были глаза незнакомца, которые словно светились изнутри холодным серебристым светом.

«А в них просто отражается луна», – догадался Сурин, но тут же обнаружил, что лунный диск находится за спиной черного мужского силуэта, и с тоской подумал: твои главные неприятности только начинаются, Аркадий.

Когда незнакомец легко поднялся с места и направился к нему, у Сурина мгновенно сделалось во рту еще суше, чем прежде. Шевелить языком было все равно что водить точильным бруском по наждачной бумаге. В руке у незнакомца была зажата узкая сверкающая полоска. Хорошенько разглядев ее уже перед самым своим носом, Сурин понял, что видит перед собой хирургический скальпель – возможно, тот самый, которым он вспарывал кокон бинтов на голове.

– Догадываешься, зачем мне понадобилась эта штуковина? – спросил незнакомец. Не дожидаясь ответа, сам же и пояснил: – Или ты выкладываешь мне все прямо сейчас, или я делаю тебе еще одну пластическую операцию. После нее ты уже никогда не сможешь лакомиться рисом и хот-догами, как твой обожаемый Том Круз. – Прозвучал презрительный смешок. – Вкусную и здоровую пищу, Аркаша, тебе придется принимать через специальную трубочку. А я буду приходить к тебе снова и снова, чтобы продолжать начатое. – Покачав головой, незнакомец посоветовал: – Даже не пытайся представить себе, на что ты станешь похож перед смертью. Это будет зрелище не для слабонервных… Ну что, приступим?

С одной стороны к побледневшему лицу Сурина был поднесен скальпель, с другой – телефонная трубка.

– Я должен говорить в нее? – заторопился Сурин, ощутив уголком рта прикосновение стали. Она была холодна, но все равно показалась ему обжигающей.

– В нее, засранец, – подтвердил незнакомец. – Это японская трубка самой последней модели. В нее встроен диктофон. И если ты потом вздумаешь отказаться от своих слов, то…

– Понял, – быстро сказал Сурин. – Итак, являясь сотрудником Центробанка, я узнал из сообщений в прессе о намечающемся…

– Всю эту лабуду расскажешь другим людям в другом месте, – перебил его светлоглазый незнакомец. – За тобой уже летит вертолет, слышишь?

– Да, – подтвердил Сурин, приподняв голову, – слышу.

– Ну вот, пока ты при ушах и при здравой памяти, выкладывай-ка мне названия банков, в которые ты перечислил деньги, – холодно сказал незнакомец. – Номера счетов, точные суммы, коды… Живо вываливай все это дерьмо, которым ты набит по самую маковку, засранец.

– Всего перечислений было семнадцать, – отрапортовал Сурин, невольно прислушиваясь к тарахтению приближающегося вертолета. – Первое было произведено в «Суисс Националь…»

Незнакомец продолжал держать трубку у его рта, а сам равнодушно отвернулся, словно мириады звезд в ночном небе интересовали его значительно сильнее, чем сотни и сотни миллионов долларов на семнадцати заветных банковских счетах.

Сурин смотрел на обращенную к нему широкую спину незнакомца и отстраненно думал о том, что еще никогда в жизни он не ощущал себя таким маленьким, жалким и никчемным, как этой ночью.