Книга Артузов - Теодор Гладков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С комм. приветом
Артузов.
P. S. Вы можете быть совершенно уверенным, что никогда и нигде я не позволю себе сказать дурное слово о ГПУ или его руководстве. 3.XII —31 г.
Артузов
P. P. S.
Я выяснил по телефону, что, как я и предполагал, тов. Гарин по собственной инициативе пошел за утверждением нашего проекта. Мой аппарат виноват в том, что выдал тов. Гарину проект организации. Я виноват в том, что недостаточно проинструктировал аппарат.
Артузов».
…А теперь перейдем к рассказу о том, чем пришлось заниматься Артузову на четвертом этаже дома 2 на Лубянке, где размещался тогда Иностранный отдел ОГПУ, а затем и 7–й отдел НКВД СССР.
Большая часть операций советской разведки за годы ее существования не известна никому. Документы, с ними связанные, обречены надолго, а то и навсегда, находиться под грифом «Совершенно секретно» в надежно охраняемых досье того ведомства, что ныне именуется Службой внешней разведки Российской Федерации. В обиходе нынешние сотрудники называют его просто Ясенево, по названию окраинного района Москвы, где раскинулся строго охраняемый гигантский комплекс зданий, примыкающий к окружной автомобильной дороге. На главной проходной – доска с гербом страны и лаконичной надписью «Научный центр».
Примечательно то, что на старом здании ВЧК—ОГПУ– НКВД—КГБ СССР, а ныне ФСБ РФ вообще нет никакой вывески. Самое знаменитое после Кремля здание столицы остается и поныне безымянным. А вот нынешняя штаб–квартира разведки носит название «Научный центр». И эта вывеска, в известном смысле, абсолютно соответствует действительности, поскольку названный комплекс по насыщенности разнообразным оборудованием и приборами, квалификации многих сотрудников является хотя и весьма специфичным, но именно научным центром.
Во времена Артузова в центральном аппарате ИНО насчитывалось всего около семидесяти сотрудников, примерно столько же – в резидентурах за рубежом. Так что все «москвичи» свободно размещались в одном из крыльев четвертого этажа здания на Лубянке. Еще в распоряжении отдела имелось некоторое количество конспиративных квартир и дачных построек в пригородах, где руководители встречались с агентами. Там порой неделями, а то и месяцами жили разведчики, тайно приезжавшие в Москву из ближних и далеких стран. Появляться на Лубянке им было нельзя. Даже на родине они зачастую жили под чужими именами – настоящие в ОГПУ, а затем НКВД знали лишь единицы.
За семь лет службы Артузова в ИНО и военной разведке под его руководством или при участии проведено множество операций, в которых были задействованы десятки кадровых сотрудников и сотни агентов. Даже простое их перечисление заняло бы много места. Автору придется ограничиться волей–неволей неким пунктиром, умолчав, возможно, о каких–то самых выигрышных для рассказа операциях и людях советских спецслужб.
Руководство разведкой не стало для Артузова совершенно новым делом. Его старейший сотрудник Борис Гудзь часто повторял автору: «Лучшие разведчики получаются из контрразведчиков». Кроме того, многие операции контрразведки того времени развивались на «чужой» территории и по сути своей сливались с деятельностью внешней разведки. Так было с операциями «Синдикат–4», «Заморское», «Мираж», «Консул», «Тарантелла» и др.{78} Наоборот, информация, добытая ИНО, становилась отправной точкой для работы КРО.
Когда Артузов взял в свои руки бразды правления внешней разведкой ОГПУ, одним из главных центров ее особенного внимания в Западной Европе (наряду с Парижем) оставался Берлин. На то имелось несколько причин. Во–первых, в Берлине, по приблизительным подсчетам, осело более ста тысяч беженцев из бывшей Российской империи. Во–вторых, побежденная в мировой войне Германия стала центром, в котором сосредоточились интересы таких капиталистических держав, как Англия и Франция, набиравшие все больший вес в международных делах Соединенные Штаты Америки, а также Италия, Польша и лимитрофы. Таким образом, Германия являлась кладезем политической и экономической информации всего западного мира.
На протяжении целого десятилетия СССР и Веймарская республика пребывали в европейском сообществе на положении изгоев. Советский Союз был отрезан от внешнего мира вначале фронтами, затем «санитарным кордоном», дипломатической изоляцией.
Автор берет на себя смелость утверждать, что изоляция Советского Союза в значительной степени способствовала превращению его в тоталитарное государство, росту в широких массах населения недоверия и подозрительности по отношению к капиталистическому миру, усугубленным отсутствием об этом мире достаточной и объективной информации.
Германия вышла из мировой войны территориально урезанной, экономически разоренной и обезоруженной. По мирному Версальскому договору ее армия не могла превышать 100 тысяч человек (не более семи пехотных и трех кавалерийских дивизий). Ей было запрещено иметь танки, военную авиацию. Генеральный штаб подлежал ликвидации. Численность личного состава военного флота не должна была превышать 15 тысяч человек (экипажи и береговые службы шести «карманных» линкоров, шести легких крейсеров, 12 контрминоносцев).
Эльзас и Лотарингия возвращались Франции. Создавалась Рейнская демилитаризованная зона. Управление Сааром на пятнадцать лет отходило к Лиге Наций. Под ее эгиду передавался и Данциг (Гданьск) со статусом «вольного города», Польше возвращалась часть Верхней Силезии. «Польский коридор» фактически отрезал от Германии территорию Восточной Пруссии с Кенигсбергом.
Давно и не нами подмечено, что для страны ничего нет хуже, чем сочетание экономической разрухи и национального унижения. Именно это и происходило в послевоенной Германии. В стране появилась армия безработных или полубезработных людей, озлобленных до крайности, к тому же побывавших в окопах мировой войны. Они не желали быть в положении растоптанных грубым сапогом Версаля, жаждали реванша и тысячами вступали в различные военизированные организации, вроде «Фрайкорпс», «Стального шлема» и штурмовых отрядов Адольфа Гитлера и Эрнста Рема. Именно страны–победительницы, те самые «западные демократии», породили своей недальновидной политикой германский национал–социализм, способствовали его приходу к власти. Именно они подталкивали Германию и СССР к сотрудничеству друг с другом в дипломатической, экономической, торговой и военной областях. Рапалльский договор 1922 года был не столько успехом советской дипломатии, сколько поражением западной.
В Советский Союз потянулись тысячи не способных найти на родине работу инженеров, конструкторов, мастеров–техников, высококвалифицированных рабочих. На новостройках первой пятилетки, да и на некоторых реконструируемых старых предприятиях они монтировали изготовленные на германских заводах оборудование, машины, механизмы. В самой Германии стажировались выпускники советских технических вузов.
В СССР получили концессии крупные немецкие фирмы: «Борзиг», «Демаг» и др. Немцы оказывали помощь – это, понятно, не афишировалось – в сооружении крупных объектов и оборонной промышленности. Нашу страну посетили немецкие генералы Вернер фон Бломберг, будущий военный министр, и барон Курт фон Хаммерштейн–Эквард, начальник генерального штаба Германии{79}.
