Книга Другая жизнь - Филип Рот

— Я был вынужден — чтобы подтянуться до твоего уровня.

Мария открыла дверь в церковь, первые камни которой были заложены еще норманнами.

— Какой ужасный запах! — воскликнула она, когда мы зашли внутрь, и в ее голосе прозвучали нотки удивления, как всегда бывает у людей, к которым прошлое возвращается через обоняние. — В таких местах всегда пахнет сыростью.

Мы бродили по церкви, разглядывая портреты благородных предков и деревянную резьбу на спинках скамей, пока хватило сил выдерживать промозглую атмосферу внутри.

— Зимой, по воскресеньям, во время вечерни здесь раньше пел хор из шести человек. Здесь всегда была страшная сырость, и до сих пор у меня даже коленки дрожат от холода. Пойдем отсюда, я покажу тебе укромные местечки, где я скрывалась в одиночестве.

Мы снова поднялись вверх по холму и прошли сквозь всю деревушку, — по дороге Мария объясняла мне, кто в каком доме живет, — а потом сели в машину и отправились навестить те «укромные уголки» ее детства, куда она заглядывала после школы, — убедиться, что они все еще существуют. Сначала мы заехали в буковый лесок, где Мария гуляла в отрочестве.

— Эта роща всегда навевала на меня ужас, — заметила она.

Затем мы отправились в другое место, которое располагалось за деревней, в глубине долины: там стояла развалившаяся старая мельница, рядом с которой тек ручеек, такой узенький, что его вполне можно было перепрыгнуть, не замочив ноги. Она хотела бы приезжать сюда на лошади, но так как матушка решила, что ей и так тяжело тащить на себе всю семью, оплачивая счета за обучение, ни о каких пони, которых надо было бы кормить и ухаживать за ними, не было и речи, поэтому Мария была согласна даже на велосипед.

— Именно здесь я почувствовала призрачность и иллюзорность мира. Точь-в-точь то, что описывает Вордсворт[125]: реальная мистика природы, моменты чрезвычайного духовного подъема. Знаешь, я смотрела на закат солнца и внезапно меня озаряла мысль, что устройство Вселенной имеет глубокий смысл. Для девочки-подростка нет лучшего места, чем развалившаяся мельница у пересохшего ручья, чтобы сделать подобное открытие.

Оттуда мы направились в бывшую усадьбу ее отца, стоявшую поодаль от всех домов в деревне, у пыльной дороги, в нескольких милях от Чадли, — высокие стены, окружавшие дом и сад, были увиты плющом. На землю опустились сумерки, и поскольку на территории усадьбы жили собаки, мы топтались у ворот, не решаясь войти, — нам хотелось выяснить, не горит ли свет в окнах. Дом был построен из того же серовато-желтого камня, что и «Падубы», а также большинство других домов в деревне, но, судя по внушительным размерам и пышному фронтону, его нельзя было спутать с жилищем бедного ткача или даже судебного пристава. За стеной начиналась узкая полоска сада — деревья подступали к высокой застекленной двери на первом этаже. Мария рассказала мне одну интересную деталь: когда она была маленькая, в доме не было центрального отопления, поэтому в каждой комнате был камин, в котором горели поленья с сентября по май; электроснабжения у них тоже не было, и они сами производили электроэнергию с помощью старого дизеля, который работал круглые сутки. В дальнем углу поместья располагались конюшни, сарай и огороженные заборчиком клумбы с розами, за ними был пруд, в котором водились утки, — летом девочки купались там, а зимой катались на коньках. А за всеми этими угодьями раскинулась ореховая роща — еще одно завораживающее душу место с опушками и прогалинами, где пели птицы, росли полевые цветы и папоротники и где сестры носились по зеленым тропкам, пугая друг друга до смерти. Все первые воспоминания Марии были поэтичны и связаны с этими лесами.

— А слуги у вас были?

— Только двое, — ответила она. — Няня для детей и одна служанка, горничная старой закалки, работавшая у нас с довоенных времен. Она была горничной еще у моей бабушки, и к ней обращались по фамилии — Бертон; она готовила на всю семью и жила с нами до самого выхода на пенсию.

— Итак, переезд в деревню для вас означал понижение статуса, — заметил я.

— Тогда мы были детьми, и для нас это ничего не значило. Но моя мать никогда не оправилась от такого удара. Ее семья с XVII века не отдала никому и пяди земли в Глостершире. Ее брат владел огромным имением в три тысячи акров, а у нее не было ничего. В наследство от матери ей достались кое-какие ценные бумаги, мебель, которой ты так восхищался, и несколько картин с лошадьми, которые тебе не удалось перехвалить: художник был явно похуже Стаббса[126].

— Здесь мне все кажется чуждым и непонятным, Мария.

— Я это заметила еще во время обеда.

Пока Феба, подкрепившись пирожком с мясом, развлекала Джорджину, а Мария продолжала беседовать с матерью о доме в Чизике, я пробрался в угол крипты, чтобы скрыться от толпы голодных прихожан, жонглирующих бокалами для вина и рождественской выпечкой, и там лицом к лицу столкнулся с Сарой, старшей сестрой Марии.

— Мне показалось, что вам нравится разыгрывать из себя морального урода, — выпалила Сара в характерном для нее пулеметном стиле. — Вы ведете себя по-свински.

— Как это, интересно, моральные уроды могут вести себя по-свински?

— Они проводят эксперименты над собой. Например, будучи евреями, являются в христианскую церковь под Рождество — посмотреть, что там происходит, и выяснить, как они себя там будут чувствовать.

— Ах оставьте, все так делают, — дружелюбно отмахнулся я. И, чтобы она понимала, что я ничего не пропустил, медленно добавил: — И не только евреи.

— Все гораздо проще, если человек пользуется таким успехом, как вы.

— Что проще? — переспросил я.

— Решительно все, и здесь никаких вопросов быть не может. Но я имею в виду именно ваше свинское поведение. Вы достигли той степени свободы, чтобы отбросить многие условности, чтобы постоянно менять свое положение в обществе и смотреть, что из всего этого получается. Вам это нравится? Вас это возбуждает?

— Не вполне. Я не закоренелый бесстыдник-эксгибиционист.

— Но я спрашивала о другом.

— Я показываюсь на публике, лишь надев на себя личину. Я могу совершать дерзкие выходки, только если на мне маска.

— Мне кажется, наша беседа становится чересчур интеллектуальной. А какую маску вы нацепили сегодня?

— Сегодня? Сегодня я всего лишь муж Марии.

— Что ж, я полагаю, если человек известен, ему позволяется пускать пыль в глаза: это воодушевляет остальных. Джорджина у нас — экстраверт. И это многое говорит о нашей семье. Она до сих пор старается изо всех сил. чтобы все считали ее хорошей девочкой. У меня же, как вы уже, должно быть, слышали, характер неуравновешенный, а Мария абсолютно беззащитна и слегка испорчена. Вся ее жизнь была направлена на ничегонеделание. И это удавалось ей очень хорошо.