Книга «Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

— Так она и говорила, для кого это, и от вашей супруги разрешение было! То она сказала! А-а! — Роджерсон выл от боли — брови Петр ему вырвал, кровь заливала лицо. Денисов же помог крепко-ухватил в горсть гениталии лекаря и сдавливал их.

«А казак ведь знает, что такое интенсивный допрос пленного в разведке», — искренне удивился в мыслях Петр, но спросил вслух другое:

— А инструменты бальзамические на меня Поульсен приготовил?! Кто ему приказал?!

— Ой! А! Княгиня Дашкова ему велела… — Роджерсон уже выл от боли, пока Петр скручивал ему ухо.

— Этот яд ты готовил, сучонок? — Петр сунул под нос лекаря-отравителя бумажный пакетик, изъятый у князя Барятинского и переданный ему генералом Гудовичем.

— Я готовил! — тут же взвыл Роджерсон, едва взглянув на пакетик. — И княгине передал!

— Ах ты, сучий выкидыш, опарыш жеваный! — Петр избивал лекаря методично, превратив вскоре его лицо в кровавую маску.

Бесило его еще и то, что лекарское искусство смертоносным теперь стало, а медик без препон душевных легко отравителем стал.

— Водой отлить, в чувство привести. Показания пусть собственноручно запишет, а мы пока других отравителей навестим, о делах наших скорбных побеседуем! — Петр повернулся и вышел из комнаты.

Быстро прошел по коридору павильона и без промедления зашел в предупредительно открытую перед ним дверь, у которой застыли два вооруженных стража.

Поульсен, тщедушный мужичонка, при появлении императора встал, лицо бледное, но спокойное. Ручонки с глазками не бегают.

«Не похож на отравителя сей лейб-хирург, не похож!»

— Зачем инструмент для бальзамирования подготовил? Кого потрошить собрался, эскулап?

— Вас, ваше императорское величество, — спокойно ответил Поульсен, глядя немигающими глазами прямо на лицо императора. Только лицо еще чуть побелело, но не лгал императору хирург, не лгал — иначе ложь бы легким туманом выбивалась. — В ночь на 29 июня мне велели инструменты для бальзамирования покойного императора, то есть вас, государь, подготовить. Я не сомневался, так как собственными глазами видел похоронный кортеж.

— Ага. А кто вам приказал?

— Ее светлость княгиня Екатерина Романовна, государь.

— Ага, — Петр был обескуражен честными прямыми ответами. Его детектор безмолвствовал — медик говорил правду. Петр в растерянности почесал переносицу, ему стало ясно, что лекарь тут не при делах.

А медик продолжал говорить:

— А вчера я понял, что стал жертвой чудовищной мистификации, и задал их высокой светлости княгине Екатерине Дашковой вопрос, для чего были те пышные ночные похороны.

— Ну и что ответила вам их светлость?

— Она загадочно улыбнулась и ответила одно. Я постараюсь в точности сказать ее слова. Они были такие — «Мы хорошо подготовились». Это все, что она сказала мне, ваше императорское величество.

— Ну что ж, — задумчиво проговорил Петр, — вы сказали правду. А потому свободны. Выпустите господина Поульсена на свободу. Как говорится, с чистой совестью. Но помните, пока не разрешу, из Петергофа не выезжать! Понятно вам?!

— Да, ваше императорское величество, — склонился перед ним в поклоне лейб-хирург мятежной супруги.

Петр ободряюще ему улыбнулся и, выйдя из комнаты, направился по длинному коридору в противоположный конец павильона, где у приоткрытой двери стояли на карауле трое постовых, вытянувшихся перпендикулярами. Петр им благосклонно кивнул и зашел в комнату.

На кровати сидела, понурив голову, молодая черноволосая красотка в порядком запачканном Преображенском мундире. При виде императора она встала и чуть склонила голову:

— Я счастлива видеть вас, ваше императорское величество!

Петр малость охренел, глядя на улыбавшуюся ему женщину, с языка которой срывался легкий туман. Он в восхищении даже покачал головой — ну какова стерва, врет и не краснеет. Серьезный противник!

— А я как рад видеть, княгиня. После сделанных вами подарков мое искреннее желание увидеть вас еще больше усилилось.

— Каких подарков, ваше величество? — в недоумении выгнула красивые брови Екатерина Дашкова.

— Позвольте поблагодарить вас за репетицию моих пышных похорон. Утешили вы своего крестного отца, меня то есть, если вы подзабыли за молодостью лет. Вам ведь всего восемнадцать? Все очевидцы говорят в один голос, что эта затея вам особенно удалась! Но стоит заметить, что реальные похороны вызвали бы у вас исконное чувство гордости за проделанное!

— Я не понимаю, о чем говорит ваше императорское величество, — голос Дашковой сплошное искреннее недоумение, и Петр бы еще вчера мог бы поверить этой красотке.

— Понимаю, княгиня, истинная добродетель всегда анонимна. Но не в похоронах дело — театр этот нас пока не интересует. Вы, княгиня, и покойный граф Никита Панин свершили благое дело, и князь Федор Барятинский благодарен вам за те немалые денежные суммы, что вы ассигновали ему на уплату долгов. К некоторому сожалению, для вас, княгиня, разумеется, князю не удалось его предприятие…

— Государь, я не понимаю, о чем идет речь? Я не давала и не обещала князю Барятинскому никаких денег. Тут произошла какая-то ошибка! — Красотка вела себя достойно, отражая удар за ударом, вот только капельки пота на лбу выдавали ее напряжение.

— Ах, какая незадача! И Роджерсон, наверное, вам вот этот порошочек чудный не передавал, приправу отличную для моего стола? — Петр протянул ей пакетик. — Не желаете попробовать, отведать, так сказать?

Вне всякого сомнения, княгиня узнала отраву, так как сильно напряглась, но почти мгновенно оправилась. Достойный противник — таких не бить, а на месте убивать надо, без всякой пощады.

— Ваше величество, я не получала от Роджерсона ничего. Этот англичанин такой выдумщик…

— Ах, как вы милы, княгиня, — Петру окончательно надоел этот дешевый балаган, — от всего отмазались, никому веры не оставили. И про слугу своего ничего не сказали, что в Кронштадт письма некие отвез. Выражу вам сочувствие, вы лихо умертвили этим ядом своих любопытствующих родственников. Отца Романа Илларионовича и родную сестру Лизу. Добавлю только то, что они умирали в страшных мучениях, прочитав некое письмецо и порезавшись о некий футляр.

Этот удар застал княгиню врасплох, и она прикусила губу.

— Еще от вашего яду, князем Федором подсыпанного, четверо погибли, да еще одного слугу князь, для спокойствия своего душевного, зарезал. И у вас достойный сподвижник был, покойный гетман Разумовский, что две отравленные свечи мне в спальню тайком велел поставить. От них еще два человека погибли. И радостно мне на вас смотреть, княгиня! Прямо русские Борджиа какие-то, сеньора Лукреция — отравительница, отцеубийца, братоубийца и, слава господу, неудавшаяся цареубийца. Удручающая репутация для молодой и красивой женщины, не находите ли? И не перебивайте меня, я вам еще не все сказал! — Петр осадил открывшую было рот Дашкову, которая, наконец, себя выдала. — Все вы понимали! И где ваша истерика, с которой вы должны были встретить известие о смерти любимого отца и не менее любимой сестры? Где крокодиловы слезы и обморок? Падайте же в него быстрее, княгиня, а то казак за дверью два ведра воды устал держать…