Книга Миры, которые я вижу. Любопытство, исследования и открытия на заре ИИ - Fei-Fei Li

большого счета

На пути к столу президента

Через минуту пришло еще одно сообщение, от Жана Сабеллы. К нему прилагалось видео. Нажав на кнопку PLAY, я наблюдал, как две пары рук с нетерпением разрывают подходящую оберточную бумагу, возбужденно крича, когда обнаружилась пара наборов "Лего" из "Звездных войн".

"Что мы скажем, ребята?" услышал я голос Жана за кадром.

"Спасибо, тетушка Фэй-Фэй и дядя Сильвио!" - радостно ответили два голоса в унисон.

Спустя два поколения ботаническое воображение Боба безошибочно передалось его внукам. Однако их неприкрытая радость подсказывала мне, что интроверсия, которая так сильно определяла его самого, прошла. Я мог представить, какую улыбку это вызвало бы на его лице.

Закрыв видео, я вернулся в групповой чат, из которого оно появилось, - продолжающийся уже год поток личных новостей от Джин, ее сына Марка и меня. Вехи. Дни рождения. Восстановление после операции по замене коленного сустава. Новая работа. Новые питомцы. Счастливые новости, печальные новости и все остальное, что наполняет годы жизни.

То, что началось с зыбкой просьбы о помощи на уроке математики в школе Парсиппани, переросло в связь, которая изменила мою жизнь иммигранта и которая теперь охватывает два побережья и три поколения. Боб был учителем, доверенным лицом и другом, а также моим спасательным кругом, когда я едва мог выразить свои мысли. Обеденный стол Сабеллов, украшенный тарелкой с домашними пирожными, всегда остается для меня величайшим уроком сострадания. А сами Сабеллы - несомненное продолжение моей собственной семьи. Я не могу представить себе жизнь без них, так же как и без своих матери и отца. Именно поэтому потеря Боба до сих пор причиняет боль, более десяти лет спустя. Но разговоры никогда не прекращались. Память о нем по-прежнему слушает, а я по-прежнему изливаю ей свое сердце.

Ни одна связь не дала мне больше знаний об этой стране. Возможно, эти уроки начались в средней школе - устремленные рассказы на уроках истории резко контрастировали с мрачной, даже жестокой реальностью иммигранта, - но они никогда не были тем, что действительно достигло меня. Даже спустя десятилетия, когда я был погружен в ту же напряженность, что и все остальные, - партийность, культурные разломы, избирательные циклы и все остальное, - мое глубочайшее понимание этой страны пришло не из новостей, не из статей какого-нибудь полемиста и даже не из учебника. Оно пришло благодаря привилегии знакомства с Сабеллами, которые являли собой пример человечности, которую я ценю в этом месте больше всего. Это дух, который, по крайней мере для меня, все еще ощущается как американский.

Я повернулась, услышав резиновый скрип открываемой раздвижной стеклянной двери. Сильвио направлялся к нам, его руки были пусты.

"Где обед?" Я спросил, наполовину дразнясь, наполовину с голодом. В основном с голодом.

"Защита была долгой", - сказал он со вздохом и нескрываемой улыбкой, зная, что я оценю его усталость не меньше, чем его радость.

Последние пару часов он провел, разбирая диссертацию своего последнего кандидата наук, оспаривая ее утверждения, выслушивая ее объяснения и, в конце концов, присуждая ей степень. Нетрудно было представить, что разбирательство затянется дольше запланированного времени; Сильвио охватила знакомая страсть, и никто из нас не мог отключиться, когда дело касалось таких вещей.

Я снова взглянул на свой телефон, на мгновение задержавшись на множестве знакомых имен, которые все еще фигурируют в моих текстовых сообщениях. В одном из недавних разговоров речь шла об Ольге и Цзя - обе сейчас преподают в Принстоне и обе остаются на переднем крае исследований в области компьютерного зрения. Ольга, в частности, является убежденным сторонником справедливости и прозрачности в области ИИ и организовала проект AI4ALL в своем новом кампусе. Было сообщение от Пьетро, который все еще преподает в Калтехе, указывающее мне на работу одного из его аспирантов, который использует компьютерное зрение для поддержки глобальных усилий по сохранению природы и устойчивости. И еще одно - от Арни, теперь уже партнера по исследованиям и друга более чем десятилетней давности, который делился последними новостями об окружающем интеллекте.

Независимо от того, буду ли я когда-нибудь чувствовать себя человеком определенного типа - китайцем, американцем, может быть, даже почетным итальянцем, - я уже давно избавился от страха, что не принадлежу себе. Люди, которых я встретил на своем пути, и доброта, которую они проявили ко мне, стали тому подтверждением. Путь иммигранта был нелегким, но я бесконечно благодарен за то, что он меня привел.

Даже история со здоровьем моей матери, растянувшаяся на столько лет, оказалась гораздо сложнее, чем простой вопрос о судьбе и несчастье. В конце концов, как долго можно откладывать неизбежное, прежде чем оно перестанет казаться таким уж неизбежным? Каким бы тяжелым ни было это путешествие, по прошествии почти трех десятилетий я вынужден признать, что по меркам невезучих семей наша была счастливой. Эти тридцать лет были тяжелыми, но это не были тридцать лет горя, потери или траура. Все эти годы мы провели вместе, и я не могу не испытывать благодарности и за это.

В последние дни я часто размышляю. Часто вспоминаются годы становления моей матери и отца: ее - запертые в культуре, которая пожирала сама себя, а его - потерянные в трагедии, из которой он так и не смог полностью выбраться. Я помню, как дрожали ее руки, когда мы садились в самолет, увозивший нас из знакомых нам жизней, и ужас, наполнявший наши желудки, когда мы ждали у выдачи багажа в аэропорту Кеннеди, одни, на мели, а ночь все не наступала. Я вспоминаю тусклую жару и гудящую, механическую атмосферу химчистки. Я думаю о том, как впервые увидел Принстон.

Оглядываясь на свою карьеру, я думаю, что опыт переезда через весь мир оставил во мне след, который я только сейчас начинаю понимать, и который продолжает влиять на мои исследования и мышление. Это заставляет вспомнить о напряжении, которое побудило мою мать, дочь политически бесправной семьи Гоминьдана, играть в азартные игры и путешествовать так далеко - и теперь, как ни удивительно, доживать свои сумерки на заднем дворе в Пало-Альто. Жизнь ученого, как и жизнь иммигранта - жизнь искателя приключений - это жизнь, в которой "дом" никогда не является четким понятием. Лучшая работа всегда происходит на границах, где идеи вечно находятся в ловушке между приходом и уходом, исследуются незнакомцами в чужих краях, внутренними и внешними одновременно. Но именно это и делает нас такими сильными. Это сохраняет уникальность наших перспектив и позволяет нам бросать вызов статус-кво.

Будущее