Книга Женская война - Александр Дюма

Завелись у него две или три интриги, и это неудивительно: Каноль, как мы уже говорили, был очень красив. Кроме того, попав в плен, он стал вызывать к себе еще больший интерес. Так что в первые три дня и во все утро четвертого весь город говорил только о его пленении, то есть почти столько же, сколько об аресте самого принца.

Однажды, когда Каноль был в церкви, надеясь увидеть там виконтессу де Канб, и она не приехала, боясь, может быть, встретить его, он, стоя на обычном месте, у колонны, предложил святую воду очаровательной даме, которую прежде не замечал. В этом виноват был вовсе не Каноль, а разумеется, виконтесса: если б она приехала, так он думал бы только о ней, видел бы только ее и не стал бы предлагать святую воду никому, кроме нее.

В этот же день, когда Каноль пытался разузнать, кто эта хорошенькая брюнетка, он получил приглашение на вечер к генеральному адвокату Лави, тому самому, который противился приезду принцессы в Бордо. Его, как приверженца королевской партии, не терпели в городе почти так же, как герцога д’Эпернона. Каноль же, все более и более нуждавшийся в развлечениях, принял приглашение с благодарностью и в шесть часов отправился к генеральному адвокату.

Час посещения, может быть, покажется странным, особенно нашим современным львам, но Каноль поехал с визитом так рано по двум причинам. Во-первых, в то время обедали в полдень, и, стало быть, вечерние приемы начинались гораздо раньше, чем теперь. Во-вторых, Каноль всегда возвращался в замок Тромпет не позже половины десятого, и, стало быть, если он хотел повеселиться, то должен был приехать одним из первых.

Войдя в гостиную генерального адвоката, Каноль чуть не вскрикнул от радости: госпожа Лави была именно та красивая брюнетка, которой он этим утром столь галантно подавал святую воду.

Каноля приняли в этом доме как роялиста, на деле доказавшего свою преданность. Едва успели его представить, как он был окружен знаками почтения, способными свести с ума даже одного из семи греческих мудрецов. Его действия во время первого нападения на Сен-Жорж сравнивали с подвигом Горация Коклеса, а падение крепости — с разрушением Трои, которую Улисс взял хитростью.

— Мой дорогой господин де Каноль, — говорил ему генеральный адвокат, — я знаю из верного источника, что о вас очень много говорили при дворе и что ваша храбрая оборона покрыла вас славой. Королева поклялась, что при первом обмене пленными вы будете освобождены и в тот день, как вернетесь к ней на службу, получите чин полковника или бригадного генерала. Вы, вероятно, желаете этого обмена?

— Нет, сударь, — отвечал Каноль, бросая убийственный взгляд на госпожу Лави, — клянусь вам, у меня одно желание, чтобы ее величество не слишком торопилась. Ведь она должна заплатить за меня выкуп или обменять на дельного офицера. Я не стою ни таких денег, ни такой чести. Подожду, пока ее величество возьмет Бордо, где мне очень хорошо. Тогда она получит меня даром.

Госпожа Лави очаровательно улыбнулась.

— Дьявольщина! — сказал ее муж. — Барон, вы очень холодно говорите о своей свободе!

— Да чего же мне горячиться? — отвечал Каноль. — Неужели вы думаете, что мне приятно вступить опять на действительную службу и ежедневно подвергать себя необходимости убивать друзей?

— Но какую жизнь ведете вы здесь? — продолжал генеральный адвокат. — Жизнь, недостойную человека таких способностей. Вы не принимаете участия ни в советах, ни в экспедициях, вынуждены видеть, как другие служат своей партии, а сами сидите сложа руки. Вы пребываете в бездействии, вы оскорблены! Такое положение должно казаться вам тягостным.

Каноль посмотрел на госпожу Лави, которая тоже на него взглянула.

— О нет, — отвечал он, — вы очень ошибаетесь: мне совсем не скучно. Вы занимаетесь политикой, что очень скучно; я занимаюсь любовью, что очень приятно. Некоторые из вас служат королеве, другие — принцессе Конде, а я не привязываюсь постоянно к одной владычице, я раб всех женщин.

Такой ответ не мог не понравиться, и хозяйка дома тоже высказала свое мнение улыбкой.

Скоро сели за карточные столы. Каноль стал играть. Госпожа Лави играла вместе с ним против своего мужа, который проиграл пятьсот пистолей.

На другой день, неизвестно по какой причине, в городе начались народные волнения. Один приверженец принцев, неистовый фанатик, предложил забросать камнями дом господина Лави и выбить в нем окна. Когда разбили стекла, другой фанатик предложил поджечь дом. Уже раздували огонь, когда Каноль подоспел с ротой полка де Навайля, отвел госпожу Лави в безопасное место и вырвал ее мужа из рук дюжины бешеных злодеев, которые хотели повесить его, потому что не могли сжечь.

— Что, господин человек дела, — сказал Каноль генеральному адвокату, дрожавшему от страха, — что думаете вы теперь о моем бездействии? Не думаете ли, что я ничего не делаю?

Потом он вернулся в замок Тромпет, потому что уже пробили зорю. На своем столике он увидел письмо, и сердце его сильно забилось, а рассмотрев почерк, он задрожал.

То был почерк виконтессы де Канб.

Каноль тотчас распечатал письмо и прочел:

«Завтра будьте одни в церкви кармелитов в шесть часов вечера и станьте в первой исповедальне налево при входе. Дверь будет открыта».

— О, — сказал Каноль, — да это превосходная мысль!

К письму была еще приписка:

«Не говорите никому, что ходите туда, где были вчера и сегодня. Бордо не роялистский город, не забывайте этого. Да остановит Вас участь, которой подвергся бы господин генеральный адвокат, если бы Вы не спасли его».

— Хорошо, — сказал Каноль, — она ревнует! Что ни говорила бы она, я прекрасно сделал, что ездил вчера и сегодня к господину Лави.

XI

Надо сказать, что со времени приезда в Бордо Каноль перенес все мучения несчастной любви. Он видел, как все ухаживали за виконтессой, волочились за ней, угождали ей. Сам же он не мог быть в числе ее поклонников и должен был довольствоваться одним утешением — ловить взгляды Клер, которые она тайком бросала на него, чтобы не подавать повод к злословию. После сцены в подземелье, после страстных слов, которыми они обменялись в эту решительную минуту, такое поведение госпожи де Канб казалось ему не только холодным, но даже ледяным. Однако, даже видя ее холодность, он был в сущности уверен, что его действительно глубоко любят, и поэтому смирился с участью наименее счастливого из счастливых любовников. Впрочем, это было дело нетрудное. Благодаря данному им честному лову ни с кем не переписываться вне города, он оставил Нанон лишь тот маленький уголок совести, где помещаются любовные печали. Он не получал известий от Нанон и поэтому был избавлен от неприятных мыслей, которые всегда причиняет душевная борьба. И так как ничто прямо не напоминало барону о женщине, которой он был неверен, то и угрызения совести не очень мучили его.

Однако иногда, в то самое время, когда самая веселая улыбка играла на лице молодого человека, когда он громким голосом расточал шутки и остроты, вдруг он становился печальным и вздох вырывался если не из сердца, так по крайней мере из уст. Вздыхал он о Нанон: воспоминания о прошлом бросали тень на настоящее.