Книга Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поскольку это всего лишь сон, успокаивала я себя, от него и не требовалось сопряжения с реальностью. Смысл речей, хотя и доходил отчётливо, не казался имеющим отношение к чему-то действительному и некогда происходящему. Чапос, украшающий драгоценностями некую пещеру в подготовке к брачному соединению со мной, выглядел абсурдом. Откуда бы он взял такое их количество, чтобы создать на какой-то шкуре инсталляцию звёздного неба? Я засмеялась столь странной фантазии существа, созданного моим же собственным и очень странным духом творчества, проявляющим себя и во сне. Ифиса сказала бы: «Книги бы тебе писать».
— Мутантом ты называешь Чапоса? — тут я вошла в азарт общения, — Не считаю, что он мутант. Он по-своему и ничего себе. Мужественный и яркий. Только странный, поскольку таких мужчин редко где и встретишь. Да, я видела, он следил за мной, но не подошёл ни разу.
— Решила пересмотреть своё прежнее отношение к нему? Он уже и яркий, он мужественный. Короче, мужчина — мечта. После любимого мужа из Островной империи все вокруг теперь красавцы. Попробовал бы он тебя тронуть. Он боится, потому и держит дистанцию.
— А Рудольф? Кого боялся он? Зачем следил, а так и не подошёл?
— Кого боялся? Он боится полюбить тебя. Для него это несвобода. А сегодня…
— Не надо мне такого «сегодня»! Лучше бы этого дня и не было! Не надо мне ничего уже…
Последнюю фразу я еле пробормотала, губы не слушались меня, настолько я устала. И не ела ничего весь день, кроме чёрствого хлебца, схваченного с негостеприимного стола в мастерской художников. Даже во сне я хотела есть, а ещё больше спать, и крепко уснула, провалившись в его более глубокий уровень.
Когда я встала утром, то ясно увидела, что пояс от платья аккуратно висит на спинке дивана. Я не помнила, что снимала его перед тем, как свалилась в постель от утомления. Или я проделала это в полусне? После уборки помещения и своих разбросанных вещей я, наводя порядок и в своей сумочке, обнаружила там намного больше денег, чем у себя помнила. Это было удивительно! Уж что-что, а деньги я считать научилась. Поразмыслив, я решила, что тут не обошлось без Реги — Мона. Его проделка! Когда мы стояли, обнявшись с ним у Творческого Центра, он, видимо, боялся, что мне не хватит денег на угощение для всех, и незаметно подложил мне свои. Он теребил меня без церемоний и трогал мою сумочку на поясе, пытаясь зачем-то её открыть. Но я не давала ему так сделать. Мы с ним играли, дурачились. И отчасти он меня раздражал. Ведь память о моей девической любви к нему давно истаяла до полупрозрачного состояния, — наполовину выцветшая, давно мне ненужная. Я и прикасалась к ней редко-редко, не испытывая ни трепета, ни сожаления, ни былых уже чувств.
Благодарная его щедрости, я мысленно приласкала его изменившееся, но всё равно родное лицо. Погладила его шрам, тоже мысленно. Пусть будет рядом, если уж никого… Рудольф был посажен в мой мысленный карцер без окон, без дверей, и я приказала себе забыть о нём повторно.
После незаслуженного оскорбления что-то произошло в моей душе. Я ведь уже не была той наивной девочкой, которую он также вышвырнул на дорогу. Тогда, по крайней мере, я украла у него кольцо Хагора. Этот же случай воздействовал болезненно. Моё чувство к нему внезапно покрылось как бы кракелюрами времени. Долго хранимое в тиши и благополучии жизни с Тон-Атом, сохраняемое и в неблагополучии первого времени жизни в беспомощном одиночестве, оно вдруг едва не посыпалось от нанесённого незаслуженного удара, как красочный слой со старого холста. Я уже не хотела его любить.
— Нэя, — обратилась ко мне моя соседка по этажу, встретив меня на скрипучей лестнице. Она была женщина не старая и не молодая, не стёртая в плане своей внешности, вполне ещё приглядная, но безразличная ко всему, кто не был её очередным мужчиной. — Твоё счастье, что это была я, а то бы пёсьи дочери — наши соседушки затравили бы тебя.
Я с досадой ждала её пояснений, посчитав, что она тоже видела меня вчера вышедшей, вернее выпавшей, из богатой машины. Но она зачастила совсем уж несуразицу. Быстрая речь не способствовала пониманию того, что она и озвучила, — Если у тебя такой, пусть и старый, а всё таки непростой любовник, то чего ради он бродит к тебе по ночам, а не ты остаёшься у него? Надо же было так испугать меня! Ночь, лестница тёмная, шаткая, а я иду себе спокойно, радуюсь, что все спят и меня не видят. И вдруг кто-то сверху навстречу скрипит ступенями. Как ветер прошелестел, промелькнул, только его и видели. Точнее и не видно было ни хрена. Только чёрный плащ и мелькнул. То ли тень, то ли человек… — она смачно выругалась.
— Как же заметила, что непростой? — растерялась я, уверенная, что она напилась где-то, и ей привиделось нечто в темноте.
— Зрение тренированное, работа у меня такая, что я и насекомое, ползущее по земле ночью, различить могу. Поэтому я детали, всё же, рассмотрела. Не наш человек, не ремесленник точно! А кто? Бюрократ какой или кто и повыше? Да не пугайся, мне что за дело до тебя?
Я и понятия не имела, что за работа у неё, и не было мне такое знание надобно. Хотелось только от неё отвязаться, — Ты что-то путаешь. Ко мне никто по ночам не ходит. Быть такого не может!
— Ну да. Правильно. Никому не сознавайся. Агент же по слежению за нравственностью тебя не застукал. Никто же пока на тебя его не натравил. Поэтому и говорю тебе. Будь осмотрительнее. А ты девочка тихая и не любопытная, сама никогда не донесёшь ни на кого. И я такая же. Мне что? Я только предупреждаю. Ты молодая, хорошенькая как свежий и не оборванный плод. Тебя в случае чего и в «дом любви» могут запихать, а меня-то уж точно в пустыни выкинут. Давай, девочка, беги ты отсюда! Я и сама скоро сбегу, тут следопытов слишком много. На каждое окно по любопытному носу, даже по мою душу, а ты слишком уж…
Она не договорила. Протиснулась вдоль стены, лестница была невозможно узкая, и ушла к себе. Посчитала, что я дура
