Книга Серьезное и смешное - Алексей Григорьевич Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интереснейший и полюбившийся всем нам Антуан де Сент-Экзюпери в «Письме к заложнику» высоко ценил улыбку:
«Самым главным часто бывает улыбка. (Самым главным! — Ал. Ал.) Улыбкой расплачиваются. Улыбкой награждают. Улыбкой возвращают жизнь».
И в подтверждение этой мысли он рассказывает, что однажды испанские ополченцы чуть не расстреляли его, но он попросил у конвоира сигарету и улыбнулся, улыбнулся и конвоир… и произошло чудо, ополченцы стали просто людьми, «и я вошел в их улыбки, как в новую, распахнутую передо мной страну».
Да, улыбаться могут самые серьезные люди в самые серьезные минуты жизни. Анатолий Васильевич Луначарский в своих воспоминаниях о Владимире Ильиче Ленине рассказывает, что «улыбка на его лице появлялась чаще, чем у любого другого». И это в Совнаркоме! Во время докладов и дискуссий! Когда там «царило какое-то сгущенное настроение, казалось, что самое время сделалось более плотным, так много фактов, мыслей и решений вмещалось в каждую данную минуту».
А уж на сцене, на эстраде сам бывший бог велел улыбаться и нам и тем паче вам, зрители! Томмазо Сальвини, великий актер, обладавший огромным сценическим опытом, сказал В. Н. Давыдову: «Ни к кому публика не привязывается так крепко и с такой сердечностью, как к тем артистам, которые дарят ей улыбку!»
А русский народ говорит то же самое: «Улыбнулся, как рублем подарил», то есть зритель улыбнулся, и билет ему на рубль дешевле показался.
А мне как же быть? Ведь при первых же попытках конферирования актеры, товарищи и друзья говорили: «У тебя несценическая улыбка». И действительно, рублем подарить я не могу: я улыбаюсь (и даже смеюсь), чуть приподнимая углы губ, не показывая зубов… Как же быть?.. — задумывался я, ведь мое дело на сцене вызывать улыбку. И когда однажды я сказал себе вслух это слово «вызывать», меня озарило: в ы з ы в а т ь улыбку! Да, конферансье должен не заражать улыбкой, он должен в ы з ы в а т ь улыбку, а для этого вовсе не надо улыбаться самому. Да! Понял! И с тех пор, вызывая у зрителя улыбку, даже смех, сам остаюсь каменнобезулыбчатым. Но это, конечно, мое, специфическое, врожденное, а вообще улыбка на сцене отнюдь не вредна, но она, как и смех, не может быть бесконтрольной: она может быть необходимой, но может быть и неуместной.
Пришел я с концерта. Хороший концерт, но что-то тревожило… Какой-то неприятный осадок… От чего? От кого?.. Ага! Певица. Пела плохо? Нет. Плохо была одета? Нет. Обидел меня ее выход на сцену. Объявили ее. Вышла, глядя в пол… Стала у рояля, смотря в потолок, чуть поправила прическу, повернув голову к кулисам… Кивнула пианисту, глядя мимо него. Запела. А поздороваться? Нам кивнуть, не надо? Она как бы демонстрировала свое если не пренебрежение, то независимость от меня, от тебя, от нас. И я, ты, мы уже слушали ее без симпатии авансом. А ведь могла бы улыбнуться, и мы бы в ответ — тоже…
Леонид Осипович! Можно чуть-чуть переделать? «И кто с улыбкой по жизни шагает…» Нет! Нет! Улыбка, это вам не песня! Повторяю: она может быть нужной, а может быть неуместной.
Другой концерт. Раскрылся занавес, и на сцену вышла молодая актриса-конферансье с обаятельной улыбкой. Она объявила начало концерта, назвала первый номер и ушла. С обаятельной улыбкой. Певица спела хабанеру, и опять вышла девушка-конферансье с обаятельной улыбкой, назвала следующую арию и ушла… с обаятельной улыбкой. И так эта улыбка, надетая в начале концерта еще за кулисами, в течение всего вечера не сползала с ее лица и стала маской, даже гримасой. И ее, может быть, остроумные репризы теряли юмор и казались только какими-то словами, сопровождающими ее всезаслоняющую улыбку. «Шагала по сцене с улыбкой». Честное слово, хотелось пойти за кулисы, посмотреть: сняла ли? А ведь мог кто-нибудь — режиссер, администратор, товарищи — посмотреть, когда надела? И посоветовать…
Вскоре после второго космического полета в ВТО была встреча с летчиками-космонавтами. А потом еще несколько дней я ловил себя на том, что улыбаюсь и хочется мне этой улыбкой с кем-нибудь поделиться… Почему же я так «перманентно» улыбаюсь? Ведь я знавал знаменитейших людей искусства, науки, литературы, был знаком с первыми русскими летчиками и с первыми зарубежными авиаторами, я бывал обрадован, заинтересован, польщен, но улыбался только во время встречи, а тут… улыбаюсь, улыбаюсь и неизвестно, когда перестану.
…«Начало в 3 часа 30 минут» — было напечатано в приглашении Дома актера, но вот уже четыре, а их все нет. Как так — летчики, космонавты! Титов писал где-то, что у них секунда решает дело, а так запаздывают?.. Но вот шум, волнение — пришли. Их усаживают на просцениуме, а на сцене за ними полукругом — весь московский театральный Олимп.
И вот Михаил Иванович Жаров открывает вечер. Он заметно волнуется… поздравляет героев и… сбивается, как-то «по-жаровски» уютно улыбается и еще раз поздравляет их, но уже с тем, что позабыл приготовленную речь и поневоле будет краток. Все улыбаются, космонавты аплодируют, и тон, ритм, темп, весь характер вечера устанавливается.
…Среди нас сидят два советских парня. Нет, какие там парни — двое взрослых мужчин. Но ведь они сами говорят про своих товарищей и сверстников: «У нас много отличных парней-космонавтов». Значит, все-таки парни? Да, это и взрослые мужи, и веселые парни, и… озорные мальчишки! И в этом их отличие, их «советскость», их обаяние!
Когда у буржуа летчик становится знаменитым, актриса — звездой, изобретатель — удачником, они первым делом делаются миллионерами, а отсюда — все остальное. Ибо там слава без миллионов — ничто, а миллионы и без славы — все. И летчик становится гастролером, аттракционом. И все это за деньги, для денег. А иногда он выбирает путь еще короче: женится на дочери или на вдове миллионера и тогда перестает летать, начинает полнеть, улыбка становится для него противопоказанной, в лице и жестах появляются важность и недоступность, и все его рассказы, воспоминания начинаются с «я»: «когда я летал», «я, когда писал», я, я, я…
А вот наши космонавты, рассказывая о себе, все время кивали друг на друга и говорили: «Когда Герман» или «А вот Юрий»… Я позволил себе написать, что они «и озорные мальчишки». В чем? Вот Юрий объясняет нам, почему они опоздали. «У входа, — говорит он, — нас окружила огромная толпа, и… вот видите, — показывает он на свой китель, — пуговицы
