Книга Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - Виктор Давыдов

Вечером в коридоре началось движение — собирали новый этап. За полчаса удалось достучаться до надзирателей, и после обещаний нассать им прямо в коридор через щели в двери, наконец, вывели в туалет. Там дали и напиться — жгуче-ледяной водой, еле струившейся из крана. От холода водопровод замерз, зэки потом рассказывали, что на втором этаже тюрьмы вода зимой появлялась только эпизодически.

Ожидая этапа, я пытался высчитать, сколько проехал в Столыпинах за прошедший год. Получалось больше 10 тысяч километров, четверть окружности Земного шара. Если бы Столыпин ехал в другом направлении, то я должен был бы оказаться где-то в Индокитае.

К полуночи в камеру завели трех зэков — все они ехали в Благовещенскую СПБ. По виду и поведению попутчики были вполне нормальными людьми. Круглолицый Илюха Конев сел за то, что подписался с друзьями на какую-то гопническую разборку — кажется, с кого-то хотели вернуть долг. Друзья устроили еще и поножовщину, Илюха в этом не участвовал, но законно был арестован как соучастник. Поскольку ранее Конев лежал в психбольнице, то подельники свалили разборку и нож на него как на невменяемого — и сами отделались условными сроками.

Худой, нервный, Саша Мещеряков ни минуты не мог сидеть на месте и все время тусовался по камере. Сначала показалось, что так он снимает неусидчивость от нейролептиков, но, нет, оказалось, у него просто «гонка» — обычная зэковская депрессия.

Самым спокойным был Володя Павельев — коренастый, лысоватый мужик лет за сорок. В СПБ он ехал во второй раз. Первый раз в 1971 году Павельев попал по мелкой статье, кажется, за подделку печати в чужом документе. В читинской тюрьме он умудрился получить еще и статью политическую. В тюрьме прошла серия избиений, возмущенные зэки написали текст политической листовки. Павельев был художник и в свою очередь вырезал деревянное клише, на котором распечатали примерно с сотню листовок. Они не только разошлись по тюрьме — зэки, выезжавшие на следствие, смогли разбросать листовки по городу через щели в воронках.

КГБ отнесся к делу серьезно и сурово наказал виновных — конечно, не виновных в избиениях, а тех, кто сделал это достоянием гласности. Тогда Павельеву добавили статью об «антисоветской агитации» и признали невменяемым, в СПБ он пробыл семь лет. Услышав, «семь лет», я вздрогнул.

Павельев освободился чуть более года назад, и в этот раз статья Павельева была серьезной — пусть чисто формально, ибо тяжелее «антисоветской агитации» статей в кодексе почти ничего не было. Павельев сел за убийство. Он вроде бы выглядел вполне психически здоровым человеком, но получил свой диагноз «от КГБ», так что психиатрам было уже не с руки его менять. Теперь, вместо лагеря, он снова ехал в СПБ и расстраивался: «Я лучше бы червонец в зоне отсидел, чем трифтазин жрать».

Я дотошно пытался расспрашивать его про СПБ, но все ответы звучали как-то противоречиво. «Кормежка нормальная. Но без подогрева загнешься. Условия ад — спят кто на полу, кто втроем на двух койках. А в маленькой камере нормально. Лекарства дают горстями и проверяют, не пить не получится. Но надо договариваться с санитарами, тогда особо не смотрят». В итоге я так ничего и не понял.

Ночью в камеру завели еще одного этапника, он был больным туберкулезом — причем в плохом состоянии. Его била лихорадка, до самого этапа он просидел в углу, закутавшись в бушлат, периодически только просил закурить, сам туберкулезник был «гол». Почему еле живым его возвращали в зону из лагерной туберкулезной больницы, было непонятно. Павельев шепнул, что, скорее всего, сосед уже не жилец, и его везли в зону, чтобы оттуда комиссовать. Смерть в лагере ухудшала отчетность, так что традиционно незадолго перед неизбежным концом полупокойников «комиссовали» и отпускали на волю.

— Шаг влево, шаг вправо считаются побегом…

Снова тот же вокзал, где только прошлой ночью я уже сидел на снегу, те же железнодорожные пути. Однако конвой оказался на порядок злее. Что офицер, что солдаты, не смолкая, орали и угрожали, и соседнего зэка, не успевшего вовремя присесть, конвоир просто сбил ударом приклада в затылок.

Вместе с туберкулезником нас посадили в тройник, на этот раз повезло, и больше туда никого не запихивали уже до самого Благовещенска. Туберкулезника, действительно, высадили где-то на местную зону. В ГУЛАГе как-то везло на встречи со смертниками.

Наутро в форточке появились сплошные ряды сопок, где-то они отодвигались вдаль, но были всегда в перспективе. Спать приходилось по очереди, после четырех суток этапа я находился уже в не совсем вменяемом состоянии, схожем с тем, в каком был между жизнью и смертью в Свердловске, ну, или в состоянии под нейролептиками. В то же время моментально, как кот, вскакивал при объявлении оправки или раздаче воды. Кружка снова была только одна на весь тройник. После туберкулезника долго тер края носовым платком — пусть это и мало бы помогло — и вымогал у солдата еще воды.

Этот последний трехдневный этап был самым тяжелым и долгим. Всю ночь вагон простоял на станции Сковородино. За ней начиналась пограничная зона, и солдаты-пограничники зачем-то обстукивали вагон, ну, или делали что-то еще — слышны были только удары молотков по кузову вагона.

Долгое стояние в Сковородине стало адом, в который превратился вагон, как только солдаты задраили форточки. Фиолетовый дым из коридора полез в легкие и заставлял кашлять, стоило чуть вдохнуть. В тройнике мы разделись до белья, оно тут же намокло — шлепок ладонью по лавке вызывал брызги, летевшие на сидевших ниже. Снова истерически кричали из клеток, и снова там кто-то упал в обморок.

В дантовской концепции ада меня раздражало постоянство наказания. Там предатель оказывался навечно вмерзшим в лед — и так избегал «прелести» нахождения в восьмом жарком круге, если являлся еще и взяточником. Похоже, гулаговское начальство тоже было несогласно с этой концепцией и выработало свой алгоритм ада, периодически отправляя подведомственных ему «грешников» то в горячий ад, то в холодный.

Потом пошли станции с названиями, как будто не принадлежавшими человеческому языку: Талдан, Магдагачи, Дактуй, Тыгда… Они звучали позывными с того света, и если где-то и есть дорога в сторону ада, то по ней должны быть места с названиями, примерно так и звучащими.

Остановка в городе Свободном была краткой. Это место известно тем, что там в лагере до 1934 года сидел философ о. Павел Флоренский, пока его не этапировали на Соловки, после чего расстреляли. Пребывание в концлагере в городе Свободный как бы добавляет необходимый элемент абсурда к биографии этого странного философа, пытавшегося в XX веке доказать, что Земля есть центр мира, вокруг которого вращается Солнце. Впрочем, убийство человека за то, что он написал книгу под названием «Столп и утверждение истины», само по себе абсурд в астрономической степени.

В Благовещенск поезд прибыл темным утром, часов в шесть. Тут уже не было послаблений, форточки не открывали — «не положено». Лучше бы было снова раздеться, но городской конвой мог появиться «без предупреждения» в любой момент. Разгрузка начиналась как раз с тройника, и стать последним в игре «без последнего» не хотелось. После обычных стонов, просьб и ругани вагон даже затих — похоже, что весь «контингент» стал жертвой теплового удара.