Книга Король и император - Гарри Гаррисон

Император поднялся на ноги и поглядел на дьякона сверху вниз.

— А как насчет наказания для тебя, малыш? За то, что ты ударил избранного Богом?

Дьякон выдержал его взгляд:

— Я добуду тебе Грааль или умру.

Мощная ладонь сжала его плечо.

— Добудь мне Грааль, а я дам вот какую клятву. Если разобью неверных, то сделаю тебя не архиепископом и даже не кардиналом, а самим папой римским. У нас было слишком много итальяшек, которые никогда не покидали стен Рима. Нам нужен новый папа Григорий. Истинный наследник святого Петра.

— Но папский престол занят, — пролепетал Эркенберт, едва не лишившись дара речи от грандиозности внезапно открывшейся перед ним перспективы.

— Это можно поправить, — сказал Бруно. — Как уже не раз делали.

В лагере халифа, наследника пророка, разыгрывались другие драмы. Следуя обычаю, войсковые командиры в час заката собрались для доклада. Один за другим они входили в воздвигнутый несколько часов назад огромный павильон — именно из-за его размеров и времени, необходимого на установку и разборку, армия так медленно продвигалась на север полуострова. Командиры направлялись к дивану халифа и замирали перед знаменитым кожаным ковром, по краям которого стояли палачи с обнаженными скимитарами и намотанными на запястья шнурками. Рядом с халифом теперь неотлучно находился его любимый советник Муатья. Военачальники смотрели мимо него оловянными глазами. Советы этого юнца были нелепы, предположения глупы; рано или поздно халиф от него устанет. Командиры старались также не глядеть на занавеску позади дивана: согласно закону и обычаю, женщины халифа не могли появляться на его официальных аудиенциях, но им исстари позволялось незаметно смотреть и слушать. Поговаривали, что женщины тоже пользуются благорасположением повелителя и что они далеко завели его по дороге безрассудства. Но заявить об этом вслух никто не осмелился бы.

— Доложите мне о дезертирах, — резко сказал халиф. — Сколько еще тайных пожирателей свинины сбежало от вас сегодня? Сколько предателей, многие годы служивших в армии, теперь покрывают ее позором?

Командир конницы ответил:

— Несколько человек пытались сбежать, халиф. Мои всадники их догнали, ни один не ушел. Сейчас все они ждут твоего приговора.

Далеко не все из сказанного было правдой. Военачальник не имел ни малейшего представления о том, насколько уменьшилась за этот день численность армии. Он лишь знал, что сбежавших было немало и многие из них принадлежали к его элитным конным отрядам. Но он не стал об этом упоминать, как поступил бы раньше. Во-первых, он уже третий командир конницы с того времени, как армия вышла из Кордовы, и смерть двух предшественников не была легкой. А во-вторых, прежде его мог бы выдать какой-нибудь честолюбивый подчиненный или соперник, как это произошло с командиром пехоты, но теперь всем военачальникам удалось договориться между собой. Ведь конкуренты могли устранять друг друга слишком быстро, да и подчиненные уже не стремились выдвинуться.

Халиф повернулся к командиру передового отряда:

— Это правда?

Тот в ответ лишь поклонился. Халиф задумался. Что-то шло не так, он это чувствовал. Кто-то предает его. Но кто? Муатья наклонился к нему и зашептал на ухо. Халиф кивнул.

— Относительно тех отрядов, которые приютили тайных пожирателей свинины, отступников от шахады. В бой они пойдут впереди всех. — Тон повелителя стал более резким. — И не думайте, будто я не знаю, о чем говорю! Мои верные помощники всему ведут счет. Если приказы не будут выполняться, я выясню, кто продолжает укрывать предателей. У нас еще много колов. Ни к чему им пустовать. И сегодня сажайте на них подальше отсюда! Вопли изменников беспокоят моих жен.

Отпущенные халифом командиры разошлись. При этом они старались не смотреть друг на друга. Все понимали, что приказ нелеп. Выставить вперед ненадежные части — северян, новообращенных и мустарибов — значит просто сорвать атаку. Но даже намек на это был бы расценен как предательство. Поэтому одним оставалось лишь уповать на Аллаха, а другим — готовиться к побегу. Начальник конницы задумался о резвости своей любимой кобылицы, прикинул, сможет ли незаметно переместить часть полковой казны в седельные сумы. С сожалением решил не рисковать: хорошо, если удастся спасти хотя бы свою жизнь.

Позади, в гареме за занавесом, три заговорщицы быстро переговаривались на своем непонятном для непосвященных языке.

— У нас остаются две возможности. Сбежать к франкам, там сделает свое дело Берта, или к языческим морякам, этих берет на себя Альфлед.

— Три возможности, — поправила черкешенка.

Две женщины взглянули на нее с удивлением. Черкесской армии на Западе никогда не бывало.

— Наместника пророка должен сменить его преемник.

— Все преемники одинаковы.

— Не все, если вера изменится тоже.

— Кордовцы начнут есть свинину и поклоняться Исе, сыну тетеньки Марьям? Или выучат иврит и отвернутся от Пророка?

— Есть другой путь, — спокойно настаивала черкешенка. — Если сам наследник пророка будет разбит в битве с неверными, вера пошатнется. Те, кто во всем обвиняет неправильное руководство, станут сильнее. Один из них — Ицхак, хранитель свитков. К ним тайно принадлежит и мудрец Ибн-Фирнас. Его родственник Ибн-Маймун сейчас командует конницей. Говорят, что даже Аль-Хорезми, слава Кордовы, поддерживает мутазилитов — тех, кто хочет перемен. Такие люди стали бы слушать даже медноволосую принцессу Севера, если бы сочли ее слова резонными. Я скорее предпочла бы жить в Кордове под властью таких людей, чем кутаться в кишащие блохами меха на Севере.

— Если бы мы смогли найти таких людей… — согласилась с ней Берта.

— Любой мужчина будет лучше, чем наш недоносок, — сказала Альфлед и раздосадованно потянулась всем своим длинным телом.

В уединенном дворике посреди Септимании также обсуждались будущее и дела веры. Торвин настоял, чтобы жрецы Пути впервые за много месяцев собрались на свой священный круг. Их было только четверо: Торвин, жрец Тора, Скальдфинн, жрец Тюра, Хагбарт, жрец Ньёрда, и лекарь Хунд, жрец Идун. Тем не менее они прочертили кольцо, разожгли огонь Локи на одном краю, воткнули копье Одина, Отца Всего Сущего, на другом. Это давало надежду, что разговор будет идти под незримым покровительством богов. Дабы не пренебречь и человеческой мудростью, позвали, как иногда делали, посторонних: славного воина Бранда и толмача Соломона, чтобы сидели вне круга, смотрели и слушали, но говорили только по особому разрешению.

— Он говорит, что его видения прекратились, — начал Торвин без всяких предисловий. — Он говорит, что больше не ощущает внутри себя своего отца. Он даже не уверен, что у него действительно был отец бог. Подумывает о том, чтобы выбросить свой амулет.

Переводчик Скальдфинн ответил тоном ласкового увещания:

— Этому есть очень простое объяснение, верно, Торвин? Все дело в этой женщине, в Свандис. Она несколько недель ему твердила, что никаких богов не существует, что это просто расстройство воображения. Растолковала его сны, объяснила, что это просто искаженные воспоминания о том, что случилось на самом деле, проявления тайных страхов. Теперь он верит только ей. Вот видения и исчезли.