Книга Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии - Шарль Эдмон Пти-Дютайи

Познакомиться с этими жалобами Роберта Гроссетеста тем более интересно, что они дают ключ к пониманию того, чем больше всего был озабочен Симон де Монфор. Епископ Линкольнский был действительно вместе с Адамом Маршем и другими францисканцами того же круга близким другом Симона в течение многих лет. Он умер еще до революции, но успел повлиять на склад ума Симона. Этот бесстрашный епископ, отказавшись дать пребенду племяннику Иннокентия IV и не боясь отлучения, писал представителю папы: «В качестве послушного сына я не повинуюсь, возражаю и восстаю», — так как не считал законным ни произвол короля, ни произвол папы. Он написал для графа Лестерского книгу об Основах королевской власти и тирании. Симон черпал, без сомнения, из этого труда, в настоящее время утраченного, руководящие правила для своей политической мысли. Но Гроссетест не имел отчетливого представления о лучших способах гражданского управления: его идеал был за пределами земли. Что для него было важно, это чтобы церковь была свободна и могла печься о спасении душ. Епископ Линкольнский и францисканцы, окружавшие Симона де Монфора, выставляли перед ним как цель, к которой он должен стремиться, «дело спасения, которое необходимо было совершить в Английском королевстве». Симон не был великим государственным человеком, даже мысль о советах, учрежденных в 1258 г., по-видимому, не ему принадлежала; но он был апостолом. Он старался уничтожить монархический деспотизм, созданный Плантагенетами, и поставил себе задачей дело, которое отожествлялось с делом церковных реформаторов, так как вся политика Генриха III за последние двадцать лет была политикой рабского подчинения Святому престолу. Современники Симона считали его мучеником и святым. «Мы верим, — говорит уэверлейский летописец, — что он претерпел славное мученичество за мир на земле и за восстановление королевства и нашей матери церкви».

Итак, нет никакого смысла заниматься исследованием вопроса, был ли граф Лестерский основателем Палаты общин или не был. Ни на одно мгновение не представлял он себе, чем сделается английский парламент через несколько веков. Когда он созывал собрание 1265 г., он призвал тех, кто выказал сочувствие его усилиям как клириков, так и мирян. Если бы бароны, в большинстве своем, не покинули его дела, он не искал бы себе иной поддержки. То, что он созвал, руководясь некоторыми прецедентами, рыцарей графств, что у него явилась мысль призвать также и горожан, это является, конечно, чертой, дополняющей его образ, и окончательно выделяет его из среды баронов, эгоистических и непостоянных, так скоро испугавшихся того, что они зашли слишком далеко. Но это прежде всего событие общего значения, которое выходит за пределы чисто биографического интереса, так как оно показывает такое состояние английского общества, которое побуждало Симона сделать этот шаг, и свидетельствует о распространении революционного движения. Симон де Монфор лишь уловил и использовал это глубокое движение, искавшее себе вождя.

Мы плохо осведомлены относительно эволюции мелкого дворянства Англии, и история городов еще слишком мало подвинулась вперед, но имеется полное основание утверждать, что XIII век был для класса рыцарей и «бакалавров» эпохой важных преобразований. Феодальная связь между рыцарями и крупными баронами ослабела одновременно с усовершенствованием монархической администрации и расширением круга деятельности королевской юстиции. Эти успехи королевской власти нисколько не вредили общественной деятельности мелкого дворянства, напротив: никогда еще не было так много состоящих из рыцарей комиссий и присяжных, которые подготовляли работу суда, помогали администрации, производили расследования, собирали сведения для Curia Regis, излагали шерифу жалобы графства, раскладывали и собирали чрезвычайные налоги[124]. Такое упрочение деятельности курий графства и сотни, а также местных комиссий является самой важной чертой, характерной для английского общества в Средние века. Городская буржуазия играет и долго еще будет играть в общественной жизни меньшую роль, чем мелкое сельское дворянство. Один только лондонский Сити можно сравнить с крупными городами на материке. У него есть выборный мэр и олдермены, он сам назначает своих шерифов, сам собирает свои налоги. Он принимает в политических движениях шумное участие, не лишенное значения. Остальные города представляют собой местечки полуземледельческого характера. Впрочем, XIII век является для них эпохой экономического богатства и политического развития. Большая часть из них принадлежит к королевскому домену, ведь Иоанн даровал или продал более семидесяти муниципальных хартий, а в царствование Генриха III многие королевские города получили подтверждение или пожалование права не подлежать финансовому контролю шерифа, а также избирать своего reeve (бальи) и своего мэра. При этом развитие городов сопровождалось, как и на материке, жестокой социальной борьбой.

Коротко говоря, в первой половине XIII в. средний класс значительно развился в политическом отношении. Но его более или менее сознательное стремление к независимости не имело никаких последствий общего характера. Так как его интересы противоречили интересам знати, то он не сделал мощного усилия для того, чтобы помочь ей защитить феодальный кутюм против монархии. Очевидно, сеньориальной тирании он боялся столько же, или даже больше, чем тирании королевской. Этот класс не предъявлял значительных требований в 1215 г. и не занимает очень выдающегося места в Magna Carta. Бароны, однако, нуждались в нем и должны были принимать во внимание и те вольности, которых он требовал. Но, опять-таки за исключением Лондона, он почти не выступал активно во время кризиса, и его инертность способствовала тому, что Иоанн Безземельный не был сокрушен окончательно. Наконец, во время революции 1253–1267 гг. злоба этого класса против баронов была еще сильнее, чем против короля. Очень любопытна в этом отношении страница Бертокской летописи, где описывается манифестация 13 октября 1259 г., заставившая баронов обнародовать Вестминстерские провизии:

«Община бакалавров Англии объявила сеньору Эдуарду, сыну короля, и другим присягавшим из совета, избранного в Оксфорде, что сеньор король полностью исполнил все, чего потребовали от него бароны, а сами бароны ничего не сделали на пользу государства из того, что они обещали, за исключением того, что было лично им выгодно и в ущерб королю».

Но попытка Симона де Монфора войти в союз со средним классом не удалась. «Бакалавров» и богатых горожан не замедлили вытеснить более народные элементы, и революция, начавшаяся аристократической реформой, закончилась не выступлением на политическую арену среднего класса, сгруппировавшегося вокруг протектора, а восстаниями и бесчинством крестьян и мелких ремесленников, во главе которых иногда становились изголодавшиеся священники и бродячие проповедники.

Различные социальные классы, очень разобщенные между собой, не сумели выступить единым фронтом против королевской власти. Сражение было дано без достаточной политической подготовки. Но оно окончилось, однако, лишь полупоражением. Великая хартия восстановила много кутюмов и гарантий, нарушенных Плантагенетами. В том виде, в каком она была переиздана в 1225 г., она осталась свидетельством победоносной реакции против деспотизма королевской власти. Она содержала в себе лишь практические мероприятия, проникнутые феодальным духом, и не сопровождалась никакой декларацией прав. Но принятие ее всеми партиями означало то, что, согласно толкованию, любезному английским богословам, король не должен быть тираном. Наконец, она осталась как источник публичного права, как арсенал, из которого оппозиция брала свое оружие, где позднее были открыты даже такие принципы, о которых современники Иоанна Безземельного совсем и не мечтали. Ложные толкования некоторых из ее статей не остались без влияния на развитие английских свобод. Великая хартия сохранила силу влияния на чувства, которая и до сих пор еще не совсем ею утрачена. Оксфордские и Вестминстерские провизии восстановили и дополнили некоторые из положений Великой хартии; эти постановления, утверждающие церковные вольности, феодальные привилегии, гарантии против некоторых административных злоупотреблений, улучшающие судопроизводство, введены были в статут, дарованный королем в 1267 г., статут, который был утвержден парламентом в Мальборо.