Книга Эйнштейн - Максим Чертанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С глубоким уважением,
После заключения пакта Молотова — Риббентропа Хоутерманса, как и многих других, передали гестапо. Но благодаря усилиям Макса фон Лауэ он был освобожден, а вскоре переехал работать в Швейцарию. Хоутерманс приехал в СССР по приглашению своего друга Александра Семеновича Вайссберга, австрийского коммуниста: того тоже взяли, предъявив обвинение в шпионаже и подготовке к убийству Сталина и Ворошилова.
«Господину Иосифу Сталину, Москва, СССР, 18 мая 1938 г.
Глубокоуважаемый господин Сталин!
За последнее время мне стали известны несколько случаев, когда ученые, приглашенные на работу в Россию, обвиняются там в тяжких проступках, — речь идет о людях, которые в человеческом плане пользуются полным доверием у своих коллег за границей. Я понимаю, что в кризисные и неспокойные времена случается так, что подозрение может пасть на невинных и достойных людей. Но я убежден в том, что как с общечеловеческой точки зрения, так и в интересах успешного строительства новой России важно, чтобы по отношению к людям редкостных способностей и редкостных творческих сил обращались с исключительной осторожностью. В этом плане я очень прошу Вас обратить внимание на дело, возбужденное против доктора Александра Вайссберга…»
Ответа на это письмо Эйнштейна, видимо, не было. За Вайссберга просили также рьяные коммунисты — семья Кюри, но он все равно был отдан гестапо. На территории Польши ему удалось бежать, он попал в партизанский отряд, которым руководила польская графиня Цыбульская, и женился на ней… После войны он жил в Швеции. (Везет же этим евреям, скажет кто-то…) Эйнштейн ничего не писал по поводу передачи Хоутерманса и Вайссберга гестапо. Да и кому писать?
Фриц Нетер, брат великого математика Эмми Нетер, с 1933 года был профессором в Томском университете. В конце 1937-го он был приговорен к двадцати пяти годам как «немецкий шпион».
«Господину Народному Комиссару Литвинову, Москва, СССР, 28 апреля 1938 г.
Глубокоуважаемый господин Литвинов!
Обращаясь к Вам с этим письмом, я выполняю тем самым свой долг человека в попытке спасти драгоценную человеческую жизнь… Я очень хорошо знаю Фрица Нетера как прекрасного математика и безукоризненного человека, не способного на какое-либо двурушничество. По моему убеждению, выдвинутое против него обвинение не может иметь под собой оснований. Моя просьба состоит в том, чтобы Правительство особенно обстоятельно расследовало его дело, дабы предотвратить несправедливость по отношению к исключительно достойному человеку, который посвятил всю свою жизнь напряженной и успешной работе. Если его невиновность подтвердится, я прошу Вас поспособствовать тому, чтобы и оба его сына смогли вернуться в Россию, чего они хотят более всего…
С глубоким уважением,
Нетер был расстрелян 10 сентября 1941 года в лесу под Орлом. (Советские власти оказались чуть более милосердны, чем Эйнштейн, и обратно в СССР детей Нетера не впустили. Оба стали в Америке известными учеными.) Ни одно из писем Эйнштейна действия не возымело. Бору повезло больше: они с Капицей просили за Льва Ландау — в отличие от иностранцев действительно провинившегося: его арестовали 27 апреля 1938 года за листовку, в которой Сталин назывался фашистским диктатором, — и того выпустили. (Ландау в 1940 году теоретически обосновал невозможность создания атомной бомбы, и работы в СССР по ее созданию были заморожены.) А помните Мюнца, который в 1931 году заставил Эйнштейна взять обратно свои слова о 48 расстрелянных? Повезло: в 1937-м его всего лишь выслали и он спокойно жил в Швеции. Натан Розен, приехавший в СССР в 1936-м, выжил и два года спустя вернулся в США, потом уехал в Израиль. А вот Целестин Бурстин, друг Якова Громмера, под пытками оговорил себя и коллег, сошел с ума и умер в камере…
На втором Большом Московском процессе (январь 1937-го) из семнадцати подсудимых шестеро были евреями, но обвинить Сталина в антисемитизме никто бы не смог: из четверых главных обвиняемых двоим евреям — Карлу Радеку (Собельсону) и Григорию Сокольникову (Бриллианту) сохранили жизнь. Правда, стали закрывать еврейские школы, газеты, клубы, из «Правды» и «Известий» убирали евреев. Крупская — Сталину, 7 марта 1938 года: «Мне сдается иногда, что начинает показывать немного рожки великодержавный шовинизм…» В Германии ОТО называлась еврейской теорией — в России началось похожее. А. А. Максимов опубликовал в 1938 году в журнале «Под знаменем марксизма» статью «О философских воззрениях акад. В. Ф. Миткевича и о путях развития советской физики», обвинив С. И. Вавилова, Г. А. Гамова, Л. Д. Ландау, Л. И. Мандельштама, И. Е. Тамма, Я. И. Френкеля, В. А. Фока и Я. Н. Шпильрейна (почти сплошь евреи) в «физическом идеализме». Эйнштейн по этому поводу не высказался. Тем временем в Германии распространяли информацию, что он посещает партсъезды в СССР; это могло повредить ему в Америке, и он обратился к Зигмунду Ливингстону, президенту Антидиффамационной лиги. Тот сказал, что надо подавать в суд иск о клевете. Эйнштейн не захотел связываться.
Он выступал на заседании Палестинского национального комитета труда 17 апреля 1938 года: «Созданию еврейского государства я предпочитаю разумное соглашение с арабами на базе совместной жизни в мире… мое знание сущностной природы иудаизма отвергает идеал еврейского государства с границами, армией и элементами светской власти… Возвратиться к нации в политическом смысле этого слова было бы все равно что отвернуться от одухотворения нашего сообщества, которому мы обязаны гению наших пророков». И сам себе противоречил: одухотворение, конечно, хорошо, но «возделываемые поля должны круглосуточно иметь вооруженную охрану от фанатичных арабских преступников». Вейцман и другие крупные сионисты, однако, были возмущены тем, что он не хочет государства. Зато хоть одному арабу его слова понравились: живший в США Фуад Исса Шатара, президент Арабской Национальной лиги, написал ему, что их национализмы схожи; встретились в Принстоне, говорили, что хорошо бы арабским и еврейским лидерам сесть за стол переговоров. В том же году для проверки осуществимости плана раздела Палестины согласно рекомендациям комиссии Пиля была направлена новая комиссия — Вудхеда. Она доложила, что раздел Палестины невозможен.
Вышла «Эволюция физики». Инфельд: «Он совершенно не заинтересовался книгой, даже не посмотрел, как она выглядит, так же, как не взглянул на нашу работу, когда была прислана верстка… Полагаю, что он не знал даже, как выглядела наша книга…» А книга имела бешеный успех, была переведена почти на все языки мира и обеспечила Инфельду будущее; он уехал работать в университет Торонто.
С оставшимися помощниками, Бергманом и Баргманом, Эйнштейн продолжал искать волшебные уравнения поля. Соловину, 1938 год: «Я работаю со своими молодыми людьми над чрезвычайно интересной теорией, которая, надеюсь, поможет преодолеть современную мистику вероятности и отход от понятия реальности в физике…» Шрёдингеру: «Успокаивающая философия (или религия?) Гейзенберга — Бора помогает верующему обрести подушку для спокойного сна. Его нелегко согнать с подушки. Пусть отлеживается. Но эта религия чертовски слабо действует на меня, и я, несмотря на все, говорю: не „Е и v“, а „Е или v“. И именно не v, а Е — эта величина, в конечном счете, и обладает реальностью. Но никаких математических изменений я из этого не могу вывести. Моя мозговая шарманка уж очень выдохлась…» Бывшему ассистенту Корнелию Ланцошу: «Я сражаюсь с этой основной проблемой электричества уже больше двадцати лет и совсем пал духом, хотя и не могу оставить ее. Уверен, что нужен вдохновенный подход, который по-новому высветил бы проблему; я также верю, с другой стороны, что уход в статистику нужно считать временной уловкой, позволяющей лишь обойти фундаментальные вопросы».
