Книга Лонгборн. "Гордость и предубеждение". Из жизни слуг - Джо Бейкер

А сейчас отцы всех этих пока еще не зачатых младенцев могут таращиться на нее, коли им так хочется: им не сбить ее с пути.

Как-то само собой вышло, что после долгих лет бесплодных, казалось бы, грез миссис Хилл заполучила предмет своих желаний: она почти безраздельно завладела мистером Беннетом. Иной раз вечерами, когда леди выезжали, а Полли углублялась в занятия, миссис Хилл приносила ему в библиотеку бутылочку мадеры и ломтик-другой кекса. Мистер Беннет теперь все чаще дремал с книгой в руках – его зрение и ум теряли былую остроту, – он помаргивал слезящимися глазами и произносил: «Благодарю, Маргарет, дорогая».

Жестом указывал на кресло напротив, и миссис Хилл садилась. Мистер Беннет откладывал книгу в сторону, наливал себе вина в бокал и отламывал кусочек кекса, а она глядела на обвисший мешочек у него под подбородком, на лацканы – их приходилось отчищать особенно усердно – и на влажный, вялый, как улитка, рот, когда он пил мадеру. Оказалось, что после двадцати пяти лет вынужденного молчания между ними не осталось недосказанных слов.

Лишь однажды он вдруг спросил ее ни с того ни с сего:

– Скажите, дорогая моя, вам никогда не хотелось, чтобы все сложилось иначе?

Она задумалась. А если бы все сложилось иначе?.. Если бы они поженились? Тогда бы она и сама сейчас могла позволить себе бокал вина. Могла бы отведать кусочек кекса, а приносила бы ей все это прислуга. На руках у нее не было бы мозолей, ноги не отекали и не болели бы так, а в душе не поселилась бы горечь из-за потери Джеймса. Она смогла бы оставить его при себе. Заботилась бы о нем, смотрела, как он растет. У нее были бы и другие младенцы, чтобы любить их и баловать, к этому времени они бы уже выросли и стали молодыми мужчинами и женщинами и нарожали ей внуков, которых она бы тоже любила. Да и с наследованием Лонгборна, которое еще совсем недавно было так важно, а теперь, кажется, никого не заботило, все могло быть решено много лет назад, при рождении Джеймса.

И все же, все же, все же… разве все почти так и не обернулось? Разве она сейчас не здесь, в библиотеке, с мистером Беннетом, когда почти все его дочери выпорхнули из гнезда, а он, погасший и сгорбленный, попивает вино и ест кекс, стареет и нуждается в заботе – ведь он же хочет, чтобы заботилась о нем именно она, разве нет?

Не важно, какими путями жизнь их к этому привела, подумала миссис Хилл. Как нитка ни вейся, а конец будет.

* * *

Разумеется, так закончилась только одна из ниточек, нитка миссис Хилл, – завязалась узлом, да таким надежным, что не развязать; но остальные клубки еще только разматывались. Одна ниточка вилась по лесистым холмам Дербишира, а оттуда по пологим чеширским равнинам и дальше, к низинам у самого моря.

Море. Впервые оно открылось перед Сарой под пасхальный колокольный звон, на пронизывающем ледяном ветру. Басовито блеяли овцы, им вторили ягнята, негромко переговаривались попутчики, стебли осоки тыкались ей в ладонь опущенной руки и мочили росой подол юбки. Другой рукой, как козырьком, она прикрыла глаза. В свежем воздухе была разлита такая сладость, что Сара ощутила поразительную бодрость, несмотря на все тяготы пути: вот уже которую ночь спала она урывками, в сарае или в кустах, просыпаясь от холода, а то и не спала вовсе и шла всю ночь напролет сквозь непроглядную тьму.

Перед ней раскинулась светлая, сверкающая пелена, которая стремительно убегала вдаль, будто увлекаемая непреодолимым искушением, оставляя за собой широкую, на многие мили, полосу серебристого ила, испещренного блестящими промоинами и усеянного множеством суетящихся, клюющих, крикливых птиц.

Дальше, на том берегу залива, высились на фоне неба холмы Озерного края, темно-синие и кое-где покрытые снегом.

– Приехали?

Возница, надвинувший шляпу на глаза, молча кивнул. Сара соскочила с телеги, протянула ему пенни и вскинула ранец на плечи. Ил, покрытый водяной пленкой, расползался под ногами. Цепочку следов затягивала, размывала вода. Пересекать пески пришлось поспешно, чтобы не попасть в прилив. Сара стерла ноги в кровь.

На той стороне она надела сухие чулки и подсушила башмаки, набив их мхом.

Добравшись до городка, в лавке при пекарне Сара купила сдобную булочку и кружку молока. Она упомянула, будто невзначай, о том, что вроде бы, по слухам, здесь проходили недавно дорожные рабочие. Лавочник кивнул. Она застыла, не донеся кружку до рта: а куда они направлялись, может, он знает?

На север. В Керкстоун. Это там, за холмами, куда дальше Уиндермира.

Сара залпом выпила молоко, а булочку запихнула в карман. Дверь за ней захлопнулась, только звякнул вдогонку колокольчик.

Странная, загадочная это была местность, окутанная дождем, который не так падал, как висел в воздухе, скрадывая расстояния. Дороги здесь, словно лестницы, бежали то вверх, то вниз по склонам холмов, и за каждой вершиной оказывалась следующая, а озерца, лежавшие под низким небом будто серые камни, вынуждали их огибать, и никуда было не дойти прямиком, приходилось то и дело петлять и сворачивать с прямого пути, чтобы продвинуться вперед на жалкие футы.

Потому Сара не смогла бы сказать, длинным ли был путь и долго ли она шла. Даже время стало трудноразличимым: ночи незаметно переходили в дни и так же незаметно сменялись ночами. Ей удавалось то поспать часок на каменной скамье в лучах неожиданно выглянувшего солнца, то, подперев щеку рукой, прикорнуть между корнями раскидистого бука. Проснувшись, она вскакивала и спешила дальше, ибо предосудительно быть застигнутой в праздности. Но в один прекрасный день Сара вышла на новую дорогу, которая поднималась в гору и шла вдоль рощи. Свежая известковая крошка под ногами мигом выбелила ее стоптанные башмаки. Слева от нее земля резко уходила вниз, справа поднималась почти отвесно – крутой травянистый склон с каменными осыпями, поросшими папоротником. Дорога вела ее дальше, по торфяным пустошам водораздела, под свист кроншнепов, вверх, к облакам.

И тут Сара услышала голоса из тумана: протяжно пели мужчины в такт работе. Она миновала изгиб холма, но за ним никого не оказалось, а потом дорога, обогнув каменистую осыпь, пошла вниз, и перед Сарой открылась зеленая долина с синим озером, ослепительно сверкающим на солнце. А в этом ярком свете вырисовывались человеческие фигуры. Взлетали и опускались кирки, молотки со звоном били по камням, врезались в щебень лопаты. Их разделяло не больше пятидесяти ярдов, когда гравий внезапно кончился: дальше дороги не было.

Протянутая рука ухватила пустоту: все поплыло у Сары перед глазами. Потому что там был он. Он высоко заносил над головой кирку и ударял ею о камень, замахивался снова, снова и снова, клубилась пыль, разлетался песок. Он решил передохнуть и опустил кирку на камень – она закачалась на месте. Он снял с шеи платок, вытер лицо и поднял голову. И застыл как изваяние. Сара сразу поняла, что он ее видит.

Оступаясь, она стала спускаться к нему по склону. Камни откатывались, выскальзывали у нее из-под ног.

Он был в одной рубахе, грязной и насквозь мокрой от пота. Худой – кожа да кости, – жилистый, обветренный. Подойдя ближе, она заметила на его лице глубокие морщины, он выглядел постаревшим, погасшим, ушедшим в себя – словно смирился с тем, что отныне его удел таков и ничего уже не изменится.