Книга Индия. 33 незабываемые встречи - Ростислав Рыбаков

Во-вторых, жизнь в Пакистане свела почти что на нет главный язык, который мне следовало сдавать на государственном экзамене – хинди. Хинди, язык ненавидимый пакистанскими властями, абсолютно отсутствовал в нашей жизни, там никто на нем не говорил, книги и газеты не продавались. Когда в какой-то лавчонке я спросил, нет ли у них чего-нибудь на хинди (я был готов хоть на учебник сопромата!), меня сначала чуть не убили, потом, узнав, что я из Советского Союза, внезапно полюбили (вот были времена!), послали куда-то рваного мальчишку, написав кому-то записку арабской вязью, и он принес фолиант, украшенный санскритскими буквами – но оказалось, что это издание в графике хинди стихов великого поэта, писавшего на урду!

Дело в том, что урду и хинди это почти один язык, но урду использует арабскую графику, а хинди-санскритскую, дева-нагар и. (Конечно, я упрощаю, но более или менее дело обстоит именно так).

Но если в разговорной речи с этим можно справиться, то в письменной возникают трудности – в хинди надо обязательно соблюдать долготу гласных, иначе получится абракадабра. Для экзамена это колоссальная помеха, да я и не знал, разрешат ли нам пользоваться громадным словарем, чтобы сверять каждое слово, так легко произносимое, с его печатным обликом. Сдать письменный экзамен по главному нашему предмету становилось проблематичным.

Спасение пришло неожиданно.

Кто-то случайно упомянул, что есть такое правило, что студент языкового вуза может (по желанию) представить диплом на изучаемом языке – в этом случае текст приравнивается к письменному государственному экзамену. Иными словами, тогда экзамен заменяется работой, подготовленной дома, в тиши, спокойно, без оглядки на время, при неограниченном использовании словаря.

Никто еще у нас не пользовался такой привилегией, мне предстояло стать первым.

При всех плюсах были и минусы – писать от руки, тщательно выводя причудливые буквы деванагари (ведь компьютеров, естественно, еще не было и надо было работать как какому-нибудь средневековому писцу из Лакхнау!) и при этом следить, чтобы изложение было научным и ни в коем случае не упрощенным– при этом не 10, не 20, а полторы сотни страниц как минимум – это оказалось не таким уж легким занятием. Я усложнил себе задачу, одновременно написав второй вариант диплома, отнюдь не идентичный основному, но на русском языке. К защите, впрочем, представлялся текст на хинди, а русский вариант был предназначен для тех, кто не владел хинди. В этом просматривался элемент игры, так оно и было, но о сути ее я, пожалуй, промолчу.

Помню, что долгое занятие этой индийской каллиграфией не столько утомляло, сколько дарило беспричинную радость. Тогда, впрочем, всё несло тепло и свет, казалось, что так пребудет всегда.

Удивительное ровное счастье давали занятия в библиотеках У меня было две любимых – Ленинка и Историчка. Конечно, я занимался там не только дипломом – а читал, ужасно разбрасываясь, всё, что казалось интересным; для этого даже взялся просматривать весь алфавитный каталог Ленинки и часто выписывал какие-то старые книги по истории, философии, эзотерике, выходившие сто и более лет назад, в формулярах которых, случалось, я значился как первый читатель. Иногда натыкался на книги, одни названия которых пугали – казалось, что с таким названием ей место в спецхране, например «Две души Максима Горького» КИ. Чуковского – но нет, она притаилась, никому тогда неизвестная, в открытом доступе и я наткнулся на нее только благодаря титаническим (и глупым!) попыткам прошерстить весь алфавитный каталог Ленинки.

По Индии я читал всё.

Более того, всё интересное я конспектировал. Представить это сегодняшнему читателю трудно, как вряд ли можно понять тот мир – без ксероксов, без компьютеров и сканеров. Я просто от руки переписывал Рериха, Рамакришну, Леонида Андреева, Ницше, страницу за страницей, книгу за книгой; до сих пор храню толстые общие тетради, исписанные детским почерком, где вперемежку (в зависимости от того, какого автора мне сегодня выдали) идут работы по всем областям знания.

Как близко от нас настоящее средневековье!

В Ленинке нередко сталкивался с пожилым, одетым в черное, человеком в строгом галстуке, в строгом пенсне, со строгой папочкой в руке. Вячеслав Михайлович Молотов. В гардеробе он надевал черную шляпу, похожую на котелок, черное ровное пальто и, слегка шаркая, проходил мимо, холодно отвечая на мой поклон…

Историчка же влекла даже не столько книгами, сколько удивительной атмосферой – особенно вечерами, долгими, теплыми, с косо летящим снегом в высоких окнах, с уютными лампами на каждом столе и с особенной тишиной – я бы сказал, звучащей тишиной – при том, что только шелест переворачиваемой страницы мог изредка ее подчеркнуть.

Мне повезло, меня с первого курса записали «по блату» в Зал Востока; рядом сидели за отдельными столами казавшиеся корифеями аспиранты. Из пыльных глубин стеллажей безвозрастные милые девушки приносили тебе долгожданные фолианты или отдавали стопку книг, оставленных тобой в прошлый приход (они казались уже такими родными!), – ты раскладывал их на зовущей к написанию чего-то замечательного глади письменного стола, раскрывал заклеенные номерками, кисло пахнущие обложки, и начиналось!.. Индия утягивала в себя.

Историчка хороша была еще и тем переплетением узких московских переулков, которое расходилось от ее тихого здания, переулков с чарующими названиями – Старосадский, Подколокольный (а неподалеку и моя «малая Родина», Петропавловский).

Поразительно, но и в этом районе по сей день практически нет новостроек.

После блаженно-трудового дня, на грани ночи, я шел их крутыми извивами и, не обращая внимания на редких прохожих, твердил бунинские строки – «Была когда-то Россия, была весна, был гимназист Саша…» (а вокруг стояли в летящем снегу те самые дома, которые видел когда-то Бунин) и где-то внутри меня, не создавая диссонанса, тоненько пела индийская мелодия, навеянная прочитанными сегодня книгами…

Читал я и вправду много, но думал больше – не знаю хорошо это или нет, может быть надо было читать еще больше? Но мне казалось, что так я разрабатываю свою самостоятельность.

Защита диплома прошла на языке хинди и я получил ту оценку, о которой скорее всего не мог бы и мечтать, если бы пошел обычным путем и сдавал письменный экзамен по языку. Где теперь этот том, исписанный красивыми буквами дева-нагари?

Встал вопрос трудоустройства.

Какие-то серые люди с остановившимися глазами нехотя провели со мной собеседование – я был спокоен, никакого геройства не потребовалось, показания окулиста не оставили для них шанса (+1 в одном глазу и -8 в другом!). Проявили некоторый интерес военные и предложили мне (военному переводчику хинди!!) карьеру в водолазно-десантных частях; я отговорился неумением плавать и они отстали, хотя, казалось бы, зачем водолазу уметь плавать?

Мне дали несколько дней, чтобы найти работу по душе; в случае неуспеха предстояло государственное распределение. Тогда было бы обязательно отработать там полных три года.

И я пошел в единственное место, которое меня устроило бы – в Институт востоковедения.