Книга Откровение огня - Алла Авилова

— Господь с тобой, — остановил Иоанна отец Прокопий. — Надо же вздумать такое! В своем ли ты уме, что сравниваешь себя со святыми мучениками? Иль не разумеешь, что такие мысли от лукавого? Запрещаю тебе думать об этом. Отправляйся домой и выброси из головы Наталью Симакову и ее книгу. Иди.

Отец Иоанн припал к руке духовника и попросил:

— Позволь мне здесь, в монастыре, пока остаться!

— Это ни к чему. Возвращайся к пастве своей и супруге.

— Не могу я, отец, сейчас домой! — вскричал иерей.

Отец Прокопий внимательно посмотрел на него и сказал:

— Ладно, оставайся.

После того как Иоанн удалился, отец Прокопий отправил своего келейника к игумену узнать, когда отец Арсений может принять его по очень важному делу.

14

«Эта тревога, милый, не предчувствие,

это то, что таится за чувствами,

это мерцание воспоминаний.

Ты говоришь: „моя жизнь“,

я говорю: „твое забытье“.

Это ль не забытье,

коль не узнаешь голос Отца в отзвуках?

Это ль не забытье.

коль ничего не видишь в отсветах?

Это ль не забытье,

коль принимаешь за любовь желания?

В недрах памяти мерцают воспоминания —

воспоминание об Отце,

воспоминание об Огне,

воспоминание о Любви,

воспоминание об Игре».

Договоренность была такая: я встречался с Надей у метро Университет, мы вместе шли в находившуюся неподалеку кафе-закусочную, занимали там столик и начинали ужинать. Ханс должен был прийти в кафе минут на десять позже, как бы случайно нас там обнаружить и подсесть к нам.

По дороге Надя спросила:

— Скажи честно, ты заплатишь Хансу за услугу?

— Нет. Он поможет бескорыстно.

— Зачем это ему?

— Я же тебе уже говорил: ему приятно помочь. И нетрудно. Он хороший парень.

— Не понимаю: ввязываться просто так в брачную волынку? Что здесь может быть приятного?

— Не волынка приятна, помочь — приятно. Он идеалист. Не ломай голову — таких ребят, как Ханс, на свете много. Он считает несправедливым, что в одних странах люди имеют все, а в других — только проблемы.

— Он коммунист?

— По-моему, нет. Расслабься. Жизнь ведь и правда несправедлива. Считай, что Ханс тебе должен и хочет свой долг вернуть.

Надя хмыкнула — она не верила в идеализм.

— Можно тебя переключить на другое? — спросил я ее.

— Даже нужно, — сказала она с деланным вздохом.

— Мне кажется разумным сделать фотокопию «Откровения огня», прежде чем везти его через границу. Что бы впредь с книгой ни случилось, ее текст останется в сохранности.

— У кого — «останется»? — резко спросила Надя, словно уличала меня в дурных намерениях.

— У меня. Или ты мне уже не доверяешь?

— Я никому не доверяю! — раздраженно отвечала она. — И подожди ты с перевозкой книги, пожалуйста. Я сейчас об этом думать не могу, потом…

Мы появились в кафе около семи, за час до закрытия. Как и следовало ожидать, оно было полупустым. Полупустыми были и полки на раздаче. Я все же кое-что для себя нашел, а Надя взяла только кофе с молоком.

— Ты уже ела? — спросил я ее.

— Нет. Мне не хочется. Черт, курить-то здесь нельзя.

Мы сели за столик напротив входа. Я приступил к ужину.

— Как выглядит Ханс? — спросила Надя. Я удивился ее вопросу. — Ну и что, что ты его уже описывал. Я ничего уже не помню, скажи еще раз.

Так бесцеремонно она себя прежде не вела. Что ж, я мог понять: нервы, разочарования, неуверенность в себе, риск.

— Метр девяносто, блондин, большие серые глаза… — начал я.

— Навыкате? — перебила она меня.

Глаза у Ханса и правда были навыкате.

— Большой рот, губошлепый, можно сказать. Стрижка-бобрик, — дополнила Надя.

Это был портрет Ханса.

— Значит, я и правда видела его вчера в обед в университетской столовой, — сообщила она. — Я заходила к тебе в общежитие, но тебя не было. Пошла в столовую и увидела каланчу в свитере, похожем на твой. У тебя есть такой сине-зеленый свитер с молнией у ворота, вот и у него такой же. Между прочим, Ханс мне понравился, — сообщила Надя, пристально глядя на меня.

Вот уж не подумал бы, слыша, как она описывала его внешность. Тут мы увидели Ханса.

Он вошел в кафе и остановился в дверях. Я помахал ему рукой. Ханс тряхнул в ответ головой и направился к нам. Я взглянул на Надю и поразился перемене: она теперь сияла — ни растерянности, ни усталости. Ханс подал ей руку и представился.

— А я вас вчера видела, — приподнято сообщила она ему, когда он устроился за нашим столиком. — Я так и подумала, что это вы. И вы, по-моему, обратили на меня внимание.

Ханс бросил на меня беспомощный взгляд. Я ничего не сказал. Комедия, которую Надя зачем-то стала ломать, была и для меня неожиданностью. Мы собрались, чтобы втроем коротко, по-деловому обговорить условия Ханса и план общих действий.

— Вы курите? — спросила Надя Ханса.

Он не курил.

— И никогда не курили?

— Никогда.

— Ах, как же мне тогда вам объяснить, как я сейчас мучаюсь. Здесь нельзя курить. Можете представить, что значит для курильщика в такой момент, как сейчас, не иметь возможности затянуться?

Она вела свою игру грубо, не обращая на меня внимания.

— Да, я понимаю ваше положение, — простодушно подтвердил Ханс.

— Правда? Ловлю вас на слове. Я знаю, что вы еще должны ужинать. Я, между прочим, тоже. Давайте перейдем в ресторан, где можно курить. Здесь есть один поблизости. И он очень даже ничего.

Ханс растерянно взглянул на мою тарелку.

— Берт, я думаю, ты не против, если мы тебя здесь оставим? — спросила Надя. — Ты ведь все равно собирался уходить.

Такого я Наде не говорил. От ее наглости я на мгновение потерял дар речи. Этого мгновения ей было достаточно, чтобы встать и протянуть руку Хансу. Совершенно дезориентированный, он тоже поднялся со стула.

— Подожди-подожди, — остановил я Надю. — Кое-что нам надо обсудить втроем.

Ханс освободил свою руку из Надиной.

— Надо? Кому? — Надя посмотрела на Ханса с деланным удивлением. — Вам?