Книга Непридуманная история Второй мировой - Александр Никонов

Легендарный немецкий пилот Ганс-Ульрих Рудель в своей книге мемуаров так описывает начало войны. Впрочем, прежде, чем передать слово пилоту, пара слов о нем самом. Рудель считается лучшим пилотом Второй мировой войны. И то, что он убежденный нацист, никак не может оспорить этого факта. За 4 года войны на пикировщике «Юнкерс-87» он совершил больше боевых вылетов, чем любой другой пилот в мире — 2530. И уничтожил более 1000 советских паровозов, 519 советских танков и автомобилей, разбомбил 150 артиллерийских орудий, утопил один линкор, один крейсер, один эсминец, 70 десантных судов, сбил семь советских истребителей и два штурмовика Ил-2. Рудель спас шесть экипажей немецких самолетов, которые вынужденно оказались на вражеской территории. Самого Руделя около тридцати раз сбивали зенитным огнем. Пять раз он был ранен, ему ампутировали ногу, и он летал на протезе, а после войны бегал лыжные кроссы и занимался альпинизмом. В общем, немецкий Маресьев, только лучше. Фельдмаршал Шернер называл Руделя человеком, который стоит целой дивизии, а Сталин назначил за его голову премию в 100 000 рублей. До конца жизни нацист Рудель был убежден в правоте фюрера и общей праведности борьбы рейха с «азиатскими коммунистическими ордами». А умер он не так уж давно — в конце 1982 года.

Так вот, Рудель, перед которым 22 июня открылась незнакомая советская империя, писал о начале русской войны (обратите внимание на пассаж о Ближнем Востоке, видимо спецслужбы фюрера специально распускали в войсках подобные слухи в расчете на сталинские уши):

«В последние дни распространились слухи о новой кампании, основанные на том, что многочисленные наземные команды и летные соединения переместились на восток. Большинство из тех, с кем я обсуждал эти слухи, полагает, что русские позволят нам пройти через свою территорию на Ближний Восток, таким образом, мы сможем приблизиться к месторождениям нефти и подорвать военный потенциал Британии. Но все это домыслы чистейшей воды.

В 4 часа утра 22 июня я слышу по радио: только что объявлено о войне с Россией. К вечеру первого дня я уже совершил четыре вылета к линии фронта между Гродно и Волковыском. Русские пригнали сюда огромные массы танков и грузовых автомашин. Мы видим в основном танки КВ-1, КВ-2 и Т-34.

Мы бомбим танки, зенитную артиллерию и склады боеприпасов, предназначенных для снабжения танков и пехоты. То же самое на следующий день — первый вылет в 3 утра, последняя посадка — в 10 часов вечера. О полноценном ночном отдыхе приходится забыть. Каждую свободную минуту мы ложимся под самолет и моментально засыпаем. Затем, если кто-то зовет, мы вскакиваем на ноги, даже не понимая, откуда раздался голос. Мы движемся как будто во сне.

Во время первого вылета я замечаю бесчисленные укрепления, построенные вдоль границы. Они тянутся на многие сотни километров. Частично они еще недостроены. Мы летим над незаконченными аэродромами: там только что построенная бетонная взлетная полоса, здесь уже стоят самолеты… Например, вдоль дороги на Витебск, по которой наступают наши войска, находится один из таких почти законченных аэродромов с множеством бомбардировщиков «Мартин». Им не хватает либо горючего, либо экипажей. Пролетая над этими аэродромами и укреплениями, каждый понимает: «Мы ударили вовремя… Похоже, Советы делали эти приготовления, чтобы создать базу для вторжения против нас. Кого еще на западе хотела бы атаковать Россия? Если бы русские завершили свою подготовку, не было бы почти никакой надежды их остановить».

То, что понимал в рейхе «каждый», не хотят понимать некоторые современные историки. Видимо, потому, что они своими глазами не видели того, что довелось в те дни увидеть немецким солдатам.

Геббельс писал в дневнике: «Стало очевидно, что мы полностью недооценили советскую ударную силу, и прежде всего вооружение советских армий. Мы даже близко не имели представления о том, чем располагают большевики. Отсюда и ошибочные оценки. Например, фюрер оценивал число советских танков в 5000, в то время как их было 20 000. Мы думали, что у них 10 000 самолетов, в действительности их было 20 000. Возможно, это хорошо, что у нас не было ясной картины потенциала большевиков. Возможно, мы бы тогда побоялись…»

Поступающая информация заставила Гитлера публично признать, что он недооценивал советскую угрозу. В своем октябрьском обращении к нации фюрер сказал (привожу в сокращении, выделения мои, обратите внимание на оценку Гитлером бытовых условий проживания советских людей):

«Мои немецкие соотечественники и соотечественницы!..

С 22 июня идет неистовая борьба, которая имеет поистине решающее значение для всего мира. Размеры и последствия этого события станут ясны только потомкам. Они осознают его как поворотный пункт, с которого началось новое время.

Однако я не желал и этой борьбы…

Эта война не нужна ни мне, ни моим сотрудникам для того, чтобы с ее помощью увековечить наши имена. Их увековечат наши мирные достижения, и увековечат достаточно.

Всегда стремясь ограничить военный размах, я решился в 1939 г. на то, что прежде всего вы, мои старые партийные соратники, понимаете с трудом, на то, что могло бы быть воспринято почти унижением человеческого достоинства: я послал тогда своего министра в Москву. Это было тяжелейшим преодолением моих чувств, но в моменты, когда речь идет о благополучии миллионов, чувства решать не могут. Я пробовал добиться взаимопонимания. Вы сами прекрасно знаете, как честно и неуклонно я выполнял свои обязательства. Ни в нашей прессе, ни на наших собраниях не было произнесено ни одного слова против России или большевизма.

Каким ударом стал для нас захват балтийских государств, может постигнуть только тот, кто знает немецкую историю и знает, что нет там ни одного квадратного километра, который не был бы однажды приобщен к человеческой культуре и цивилизации немецкими первопроходцами…

Лишь тогда, когда от недели к неделе я все сильнее стал ощущать, что Советская Россия уже видит тот час, когда она выступит против нас, когда неожиданно в Восточной Пруссии собрались 22 советские дивизии, в то время как наших там было от силы три, когда я постепенно стал получать информацию о том, что на нашей границе возникает аэродром за аэродромом, когда через всю гигантскую Советскую империю сюда начала катиться дивизия за дивизией, вот тогда я почувствовал себя обязанным принять меры со своей стороны.

Потому, что история не признает извинений за недосмотр, извинений, которые состоят в том, что задним числом объясняют: я это не заметил или я в это не поверил. Стоя во главе Германской империи, я чувствую себя ответственным за весь немецкий народ, за его существование, за его настоящее и, насколько это возможно, за его будущее.

Поэтому я был вынужден принять защитные меры. Они были чисто оборонительного характера. Все же в августе и сентябре прошлого года нам пришлось сознаться в том, что мы не можем вести на западе войну с Англией, в которой прежде всего была бы задействована вся немецкая военная авиация, потому что за нашей спиной стояло государство, с каждым днем все более готовое к тому, чтобы напасть на нас в такой ситуации.

Но как далеко, однако, зашли эти приготовления, об этом в полной мере мы узнали только сейчас.