Книга Песни/Танцы - Алексей Ручий

Терять было нечего, я подхватил клич улицы и принялся кричать его здесь, в автобусе. Меня охотно поддержали еще несколько голосов, и автобус наполнился стройными призывами к революции. Практически сразу же в автобус к имевшимся двум заскочили еще несколько омоновцев – для подавления бунта.

На меня бросился здоровенный детина в бронежилете и шлеме, скрывавшем его лицо. Вжал меня лицом в автобусное сиденье, обитое дерматином, видимо, надеясь заткнуть. Я же кричать продолжил и предпринял попытку вырваться. В ответ на это омоновец обхватил мою шею своей массивной лапой в камуфляже и принялся душить, мой крик перешел в хрип, но я не прекратил бороться. Шлем омоновца сбился, забрало поднялось, на меня дохнуло запахом чеснока и нездоровых зубов.

Улица тем временем содрогалась от дружного скандирования толпы, я же сошелся с режимом, с опротивевшим порядком вещей в яростном клинче.

Внезапно раздался грохот и вслед за ним – звон битого стекла. По всей видимости, кто-то вынес окно в автобусе. Все задержанные повскакивали со своих мест и ринулись туда.

Омоновец ослабил свою хватку, а потом и вовсе отпустил меня, понимая, что контроль над ситуацией в автобусе потерян. Я отпихнул его и тоже рванул к окну. Раздался крик:

– Трогай, бля!

Автобус резко рванул с места, всех качнуло, люди – и задержанные и омоновцы – попадали на сиденья. Чтобы не упасть, я рефлексивно ухватился за раму окна, в котором отсутствовало стекло, видимо, выдавленное кем-то из задержанных во время моей схватки с омоновцем.

Автобус отчаливал от пятачка на Гостином дворе, я видел сквозь окно, как дружно скандирует толпа перед станцией метро, как люди машут руками отъезжающему автобусу с их задержанными товарищами, как лихорадочно мечется ОМОН, не зная, что предпринять, как тут, под этим декабрьским небом, существующий режим раз и навсегда теряет свою легитимность.

Происходящее, возможно, могло показаться кому-то хаосом, но, однако, в этом кажущемся хаосе присутствовал четкий незримый порядок. Более того, этот выход людей на площадь был предсказуем, обусловлен и предначертан. Этот крик был закономерным итогом чересчур затянувшегося молчания. Это мое поколение говорило свое дружное «Нет!» тем, кто присвоил себе право выбирать для него и за него его же будущее. Говорило, что оно все еще есть, живо и готово задавать реальности свои вопросы…

Автобус тем временем несся по Невскому проспекту. Кажется, за то немногое время, что мы тут находились, он насквозь пропитался духом мятежа и липким страхом дрогнувшей под нашим неистовым натиском системы, и это явственно читалось в нервном поведении омоновцев и в судорожной манере вождения, которую демонстрировал водитель автобуса.

В автобусе оказались и Глеб, и Быра: их закинули в него как раз тогда, когда вылетело стекло из окна аварийного выхода, теперь мы вместе сидели у этого самого окна и вдыхали воздух улицы, воздух свободы.

– Что теперь? – спросил Быра.

– В отделение отвезут, а там – видно будет, – ответил Глеб.

– Такими темпами – на месте отделения может оказаться еще один очаг революции…

– Ну, так и лучше!

Свернув с Невского и покружив по узким улочкам центра, автобус, наконец, остановился у отделения полиции. Судя по нервным метаниям полицейских вокруг участка, работы им сегодня хватало. Один из омоновцев покинул автобус и прошел в участок.

Вскоре он вернулся и первыми на выход повели меня и Глеба с Бырой. В этот момент несколько человек выскочили из автобуса через разбитое окно и понеслись прочь от участка. Омоновцам ничего не оставалось, как, матерясь, проводить их взглядами. Сегодня был явно не их день.

В отделении у нас забрали паспорта и усадили на скамейки в коридоре напротив дежурки. Сквозь огромное стекло мне было видно, как дежурный лейтенант принялся составлять протоколы.

Помимо нас из автобуса привели еще двоих: лысоватого мужика прилично за сорок и седого дядьку в смешной шапке покроя «петушок». После этого омоновцы ушли – видимо, развозить по участкам оставшихся в автобусе задержанных.

Лысоватый с ходу принялся громко возмущаться, проклиная на чем свет стоит и режим в целом, и это отделение полиции в частности, а седой сел в углу и внезапно расплакался.

– Ты чего? – спросил его лысоватый, отвлекшись от своей гневной тирады.

– Я… это… – по покрасневшему лицу седого катились крупные слезы, – за что меня схватили-то?.. Я же просто мимо шел… к метро…

– Э, отец, да мы все просто мимо шли, – попробовал пошутить лысоватый, но седой его юмора не понял и заплакал еще сильнее.

– Меня ж… меня ж… меня ж вообще первый раз в милицию забрали…

– Теперь у нас полиция, отец. Милиция – это раньше была…

– Да какая разница?.. Что люди-то подумают?..

Сюрреалистичные картины этого вечера перестали смущать мое сознание. Сначала школьники в окружении ОМОНа, теперь этот рыдающий дядька в отделении, по случайности попавший под раздачу: что-то в этой реальности явно было не так, какая-то ошибка закралась в нее, и оттого абсурд начинал становиться нормой. Впрочем, все началось с выборов без выбора – и именно они были самым первым, основополагающим абсурдом, который положил начало всему остальному.

Откуда-то из глубины здания к нам прошествовал полковник – возможно, начальник участка или кто-то из его замов. Увидев плачущего седого дядьку, он не замедлил спросить:

– Чего это с ним?

– Не видите что ли – не нравятся ему ваши хоромы, – зло пошутил лысоватый.

– Я серьезно…

– Если серьезно, – я решил вмешаться в этот диалог, – мужика по ошибке задержали, он к метро шел, отпустили бы вы его…

Полковник посмотрел на меня сухим, ничего не выражающим взглядом.

– Сами разберемся – кого и за что задержали. Раз привезли – значит, было за что…

– Ага, конечно. Можно подумать, «космонавты» смотрят, кого хватают, для галочки трудятся, как и все остальные…

– Ты мне поговори тут…

Я замолчал. Ну его. Типичный цепной пес, этому что-то доказывать – себе дороже выйдет. Проще стену кирпичную переубедить.

– Не плачь, отец. – Полковник, наконец, обратился к Седому напрямую, без посредников. – Сейчас разберемся с протоколом, может, и отпустим… – Он сделал паузу. – До суда…

Зря он это добавил. Слово «суд», кажется, в конец убило Седого, он принялся плакать еще сильнее. Психологом полковник оказался никаким. Немного поразмыслив, он, видимо, понял это и сам, так как поспешил удалиться. Соломоново решение.

– А вы, ребята, тоже со схода? – спросил нас лысоватый, который тоже разумно решил оставить седого в покое.

– Ага.

– Лихо вы в автобусе закрутили…

– Так это ж не мы, это все омоновцы.

Лысоватый рассмеялся.