Книга Антон Райзер - Карл Филипп Мориц

Когда Райзер таким образом выразил свое негодование, доктор Зауэр скривил рот слабой улыбкой, долженствовавшей показать, что он не только считает негодование ниже своего достоинства, но уже и свободен от земных уз, пророчески предчувствуя свое скорое и полное освобождение. Его борьба окончена, противостоять проискам судьбы больше нет нужды.

И все-таки жизненный огонь в нем порой снова вспыхивал. Он еще надеялся дожить до счастливых дней, с жаром взялся за изучение английского языка, многого для себя от него ожидая: он надеялся, что сможет читать английские трактаты по медицине и зарабатывать переводами с английского.

Когда ему случилось отыскать небольшой источник дохода в Эрфурте, он приписал эту удачу своему терпению. Кто хочет чего-нибудь добиться в Эрфурте, повторял он Райзеру, должен запастись терпением и ни в коем случае его не терять! Вот как скромен и воздержан он был в своих желаниях, как легко оживал, стоило впереди лишь слегка забрезжить надежде на счастье.

Он не догадывался, что удача, пришедшая извне, уже не могла ему помочь, поскольку в нем самом источник счастья иссяк, цветок жизни надломлен, и потому лепесткам суждено увянуть.

Райзер проникся к нему такой симпатией, словно у них общая судьба или, возможно, их судьбы неразрывно связаны. Он надеялся, что этот человек еще обретет свое счастье, если ход вещей ничем не будет нарушен.

Однако на этот раз, как нередко и в будущем, предчувствие обмануло Райзера, он слишком сильно верил, что перенесенные страдания непременно должны быть вознаграждены уже на земле. Через несколько лет Зауэр скончался, так и не дождавшись лучших дней. Когда счастье извне слегка ему улыбнулось, он уже был внутренне надломлен и до самой смерти остался незамеченным и непризнанным. Дошло до того, что соседи по маленькому переулку, увидев, как выносят гроб, спрашивали: кого хоронят? Поразительная неприметность для столь малонаселенного города, как Эрфурт!

Те немногие дни, что Райзер провел рядом с доктором Зауэром в Эрфурте, были для него очень важны, они дали его душе новый толчок: он исполнился решимости противостоять гнету обстоятельств, сломивших дух этого человека. И негодование, испытанное им из-за этого, придало ему еще больше упорства, укрепило неподатливость к самым большим невзгодам и желание своей стойкостью хоть как-то отомстить страдания умершего.

Как-то раз они вместе с доктором Зауэром отправились на прогулку в одну из деревень вблизи Эрфурта, к ним присоединился и Окорд. Возвращаясь под вечер, они подошли к реке, черной лентой извивавшейся в густом прибрежном кустарнике. Здесь Зауэр остановился, чтобы промерить палкой глубину течения, но дна достать не смог. Со скрещенными руками он стоял над водой и смотрел на ее черную поверхность, медленно плывущую вдаль.

Фигура Зауэра с бледными щеками и скрещенными руками, в глубокой задумчивости глядящего на эти стигийские воды, как живая предстала Райзеру, когда через несколько лет он узнал о его смерти. Ибо именно в этом образе знак и объект слились воедино.

Для Райзера, однако, вновь открывались самые приятные виды на будущее: студенты надумали поставить еще одну пьесу, так как это развлечение явно пришлось им по вкусу.

Выбранные пьесы были: «Подозрительный» и «Сокровище» Лессинга. В первой Райзер снова получил две женские роли, во второй – роль Маскариля, и таков уж был его престиж как актера, что само его согласие воспринималось как любезность и ни о какой настойчивости с его стороны не было и речи.

Во время подготовки этого второго представления Райзер приступил к сочинению трактата о чувствительности, в коем намеревался впервые заявить о себе как писатель. В этом сочинении он хотел высмеять притворную сентиментальность, а сентиментальность истинную представить в надлежащем свете.

Сочинение, задуманное как сатира, вышло у него изрядно грубым, он сравнивал сентиментальность с чумой, от которой следует беречься, а людям, живущим в местах ее распространения, запрещать доступ в города и деревни.

Такая неприязнь возникла у Райзера из-за появления бесчисленных «Сентиментальных путешествий», выходивших тогда в Германии, и многих и многих жеманных подражаний «Юному Вертеру», хотя втайне он и сам не мог не признаться себе в этом грехе, но тем резче его обличал, имея в виду и собственное исправление.

В один из вечеров, когда он трудился над этим сочинением, в его комнату вошел типограф Поквитц, приехавший из Ганновера с письмом от Филиппа Райзера. Это был тот самый печатник, для которого он еще в Ганновере сочинил несколько новогодних поздравлений, впервые увидев тогда свое имя, набранное печатными литерами.

При прощании в дверях Поквитц втиснул в ладонь Райзеру золотую монетку, и этого оказалось достаточно, чтобы вдохнуть бодрость в человека, уже многие недели не видевшего денег, хотя и ничем не выдававшего свою нищету.

Ценность этого нежданного подарка поднялась еще выше благодаря способу, каким он был вручен. Пусть эта безделица пойдет в уплату старого долга, сказал печатник Поквитц, ведь Райзер сочинял тогда новогодние поздравления, стихи и прочее лишь ради своего удовольствия.

В положении Райзера сей подарок, состоявший в золотом гульдене, был неоценимым богатством, так как разом избавлял его от множества мелких затруднений, в которых он не отважился бы признаться никому из здешних знакомых. А это означало наступление по-настоящему счастливых дней, когда ничто не угнетало его ни внутри, ни извне и будущее не было омрачено ни единым облаком.

Новое письмо от Филиппа Райзера тоже оказалось интереснее предыдущего, он писал, что многие из товарищей Райзера, игравших вместе с ним спектакли в Ганновере, теперь последовали его примеру и по большей части тайком разбежались, решив посвятить свою жизнь театру.

Среди самых заметных личностей – Иффланд, исполнявший в «Клавиго» роль Бомарше, сын кантора Винтер, староста хора Ольхорст, а также некий Тимей, священников сын, с которым Райзер незадолго до своего ухода совершил несколько романтических прогулок по пригородам Ганновера. Райзер почувствовал особый род гордости за то, что стал образцом для подражания и первым отважился сделать подобный шаг.

Далее Филипп Райзер в своем выспреннем стиле сообщал о смерти поэта Гёльти в Ганновере, закончил же письмо такими словами: «Ликуй, Поэт! Рыдай, Человек!» О продолжении его любовного романа в письме почти ничего не говорилось.

Во время подготовки своих ролей в двух спектаклях Райзер завязал в Эрфурте новую дружбу со студентом по имени Нерьес, урожденным гамбуржцем, жившим в доме доктора Фрорипа. Доктор показал ему список стихотворения Райзера «Картезианский монастырь» и тем сразу сотворил для его сочинителя нового друга.

И дружба эта была в самом что ни на есть сентиментальном вкусе, против коего Райзер как раз писал свой трактат.

Юный Нерьес в самом деле имел чувствительное сердце, однако слишком легко увлекался и при всяком удобном случае разыгрывал сентиментальность, сам того не осознавая: заодно с Райзером он пылко обличал смехотворную сущность фальшивой сентиментальности, однако поскольку желал не выглядеть сентиментальным в глазах людей, но в действительности жить чувствами, то не замечал в самом себе никакой аффектации и предавался чувствам столь истово, не допуская насмешек над собой, что постепенно вовлек и Райзера в этот водоворот, доводивший душу до немыслимо взвинченного состояния.