Книга Посольство - Лесли Уоллер

– Она его до смерти испугалась, – тихо сказала Бриктон. – Его побочное занятие – возвращение беглецов. Людей, которые сбежали из России лет десять назад. Он убеждает их, что на родине теперь все по-другому. И они верят в это.

– Вы сказали, что это его побочное занятие?

– Ну, в его документах значится, что он корреспондент ТАСС.

– А в ваших, что вы культурный атташе.

– Неверно. Мои говорят, что я владелица бутика на Саут-Молтон-стрит. Так оно и есть.

– Так Пономаренко просто создает проблемы?

– А разве не этим занимаются все корреспонденты?

– Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

– Был ли Мозес евреем? – Она то и дело прикасалась к нему: то к плечу, то к ладони. Сейчас она взяла его запястье и крепко держала. – Боже, это она, Джилиан Лэм. Я совершенно влюблена в нее.

– Да, но чтобы это выразить, надо встать в очередь.

– Вы знакомы с ней?

– Она сегодня, э… моя дама.

Она еще сильнее сжала его запястье.

– Представьте меня ей, мой дорогой.

* * *

Харгрейвс, который никогда не переходил с шампанского на что-то более крепкое, теперь поздравлял себя с такой предусмотрительностью. По его не очень трезвым подсчетам, он уничтожил по крайней мере пару бутылок лучшей шипучки Биба, но все еще держался на ногах и compos mentis,[72]благодарю вас, все еще останавливал каждого официанта и брал свои неизменные два бокала.

Харгрейвс остался один. В его воспаленном сознании, едва пробившемся сквозь нарастающее шипение винных пузырьков, снова вспыхнула мысль о придуманной им для себя роли фермента в общественном кровоснабжении Лондона. Получив до войны хорошее образование – а он до сих пор мог с апломбом блеснуть греческой или латинской пословицей, хотя и не без помощи словаря, – Харгрейвс смутно помнил, что фермент – это катализатор, химическое вещество, вызывающее реакции, не участвуя в них. Точное описание его роли в собраниях вроде этого. «Фермент», все еще держа оба бокала шампанского, снова начал циркулировать в «потоках крови».

– …чертовски трудно пробивать финансирование. Понятно, что английские деньги добыть невозможно.

– А ты попробуй снимать в Венгрии. Они иногда дают хорошие субсидии.

– Как это скучно. Венгрия…

Харгрейвс, допив свой – наверно двадцатый – бокал, поставил его пустым на поднос и принялся за двадцать первый. В отдалении он увидел роскошную Лэм, беседующую с глазу на глаз с какой-то огромной и толстой рыжеволосой женщиной, тогда как Ройс Коннел разговаривал с кем-то еще.

– …они берут кусок там и кусок здесь, подтягивают и зашивают за ушами, где волосы полностью закрывают шов. И все! Presto.[73]Вы на десять лет моложе.

– А ваш артрит, а?

Харгрейвс сделал левый вираж налево и чудом не сбил с ног молодую актрису, одетую в тряпье, чтобы привлечь внимание к своему таланту.

– Извините, – буркнул он.

– Вы – Харгрейвс.

– Это что – обвинение, детка?

– А меня зовут Николя Стронг.[74]

– Харгрейвс Уик.[75]Кажется, у меня только один бокал шампанского. Но он ваш, сладчайшая, потому что я всегда обожал вас.

– Даже несмотря на то, что я только что приехала в Лондон?

– Из Кейптауна? – поинтересовался Харгрейвс.

– Акцент до сих пор заметен?

– Но даже в Кейптауне я обожал вас, – упрямо бубнил журналист. – Даже когда вы были еще дитя, мы были обречены на встречу.

– Итак, – сказала она, оглядывая его с ног до головы. На вид ей было меньше двадцати, лицо было чистым, как только что отчеканенная монета, золотое под золотом шапки волос. Несмотря на довольно угрюмый вид, она показалась Харгрейвсу достаточно веселой, в глазах как будто стояла мысль: «Позаботьтесь обо мне, а я о вас позабочусь как надо».

– Наверно, здорово знать все это блестящее общество, – говорила она. – Меня пригласили только потому, что мне дали небольшую роль со словами в очередном фильме по Диккенсу, и мой продюсер хочет, чтобы я «показалась».

– Вот вы и показались, – сказал Харгрейвс, беря ее под руку. – Может, пройдемся по залу?

Фермент, пьяный или трезвый, продолжает действовать. В течение следующей четверти часа Харгрейвс представил Николя пяти кинопродюсерам, трем режиссерам и двум своим коллегам – специалистам по слухам. Он подумал, что сменил дипло-шпионокружение на другое.

Подошел официант с шестью сияющими бокалами шампанского.

– Это от мистера Нунана, сэр, – шепнул он.

Харгрейвс передал один бокал Николя, четыре взял себе, а еще один – режиссеру, с которым они сейчас беседовали.

– Это похоже на вестерн из древнеримской жизни, – объяснял тот. – Не эти тягучие спагетти с Клинтом Иствудом, а художественный фильм с натурной съемкой. На лошадях. Но герои – древние римляне в тогах, обреченные на уничтожение аборигенами-этрусками в, э-э, скажем, тысячном году до нашей эры. Там есть масса погонь, фехтования, прелестные сцены в гротах возле Флоренции и великолепное сражение, в котором римляне вроде как собирают в круг повозки, а этруски на лошадях скачут по периметру и вроде как стреляют стрелами, пробивая груди римлян и издавая дикие воинственные этрусские крики, одновременно вроде как бы скальпируя римских детей и насилуя римских матрон, и…

Внимание фермента переключилось. В углу огромного фойе, где проходил прием, американец Вимс разговаривал с пухлым начальником официантов с голубым цветком в петлице.

Погоди! Мозги Харгрейвса зашевелились. Он знал это пухлое рыхлое лицо. Но откуда?

– …наиболее толковый продюсер с итальянской стороны, – говорил в это время молодой режиссер, – по фамилии Альдо Сгрои, прямо скажем, имя в кинематографических кругах, хотя он и неизвестен здесь, в Лондоне. Кстати, вы не находите, что Лондон совершенно провинциален?

Харгрейвс старательно подавил зевок, но Николя заметила это. Она повела его к выходу.

– Я могла бы вас подвезти до дома? – спросила она.

– У вас машина?

– Да, «мини», я его одолжила у приятеля, но пока еще не привыкла к левостороннему движению, даже чуть не сшибла одного мужика, когда приехала сюда.

– Перед входом? Это был я, дорогая девочка. Ну что я говорил? Мы предназначены друг другу судьбой.

* * *