Книга Счастливый слон - Анна Бялко

– Не может быть! – я никак не могла прийти в себя.

– Ну почему же? – забулькал Иван Павлович. – на передвижников сейчас большой спрос, он только растет и еще будет расти. А такая прекрасная работа Саврасова не может стоить меньше. Я понимаю, что цена подскочила быстро, но ничего не поделаешь, рынок есть рынок. Конечно, – с ударением произнес он, – если вы придете прямо со своим интересом, мы сможем немного договориться, но в целом...

– Могу я посмотреть аттрибутировку на эту картину? – хрипло спросила я пересохшими губами. Здесь происходило что-то совершенно бредовое, такое, чего просто не может быть.

– Провенанс? Таня, принеси провенанс на Саврасова, – велел Демидов девушке. Та метнулась за ширму. – Но вы не беспокойтесь, картина чистейшая, с экспертным заключением, все, как положено. У нас серьезная фирма.

Девушка Таня появилась из-за ширмы с папочкой, наклонилась и прошептала что-то Демидову на ухо.

– Ах, да, – обратился он ко мне. – Легенды-то мы пока не подвезли. Первый день, знаете, суета. Но вот копия экспертного заключения, можете ознакомиться.

Как во сне, я раскрыла папку. На листочках с шапкой Грабаревского центра действительно было настоящее экспертное заключение. Техника... Краски... Холст... Временные рамки... Кракелюр, характерные черты, подпись, Саврасов. Все так. Внизу стояли оттиск печати и подпись эксперта: Кацаруба Г.П.

Совершенно убитая, я закрыла папку, положила ее на стол и поднялась.

– Благодарю, Иван Павлович. Очень интересно. Я... Я подумаю. До свидания.

Я не помню, как спустилась в гардероб, как оказалась на улице. Мне хотелось выть, рыдать и биться головой о стену. Идиотка! Нет, хуже. Раздолбайка! Раз... Даже слов таких трудно найти! Держать в руках картину миллионной цены и своими руками отдать ее задаром, да еще радоваться удачной сделке! Не узнать, прошляпить Саврасова! Да если бы я... Да ведь... Это можно было бы вообще... И главное, никто не виноват, все сама, сама! Зачем, зачем я не послушалась своей интуиции? Ведь не хотела же иметь с ним никакого дела, ведь с самого начала не понравился мне этот Белоподольский. Мерзкий трансвестит! Как я могла так облажаться!

Шатаясь, я побрела по Крымскому мосту. Внизу вяло перекатывалась грязно-серыми волнами Москва-река. Прямо хоть утопиться! Взять вот и прыгнуть через перила. Лю-уди! Я идиотка! И нельзя, нельзя мне вообще было в это лезть. Какой из меня, к чертям, знаток искусства? Так прошляпить, так...

Возле метро «Парк Культуры» меня слегка отпустило. Я перестала внутренне завывать и начала снова обретать способность к соображению. Интересно, можно ли что-нибудь с этим сделать? Как-то попытаться восстановить свои права? Продажу мы не оформляли, тут ничего не докажешь. А что у меня есть? У меня есть описание коллекции, и в нем осталось описание этой картины. И договор на покупку от копенгагенского гнома... Наверное, этого мало, но можно попытаться...

Я выскочила на проезжую часть и отчаянно замахала руками, останавливая машину. Скорей, в галерею. Мы еще повоюем!

Из этого, конечно, ничего не вышло. Когда я, держа в руках описание проклятой картины (художник Иогансен, зимний пейзаж, 1897 год) дозвонилась, пылая гневом, со своими праведными, но плохо сформулированными претензиями до господина Белоподольского, он не рассмеялся мне в лицо только потому, что мы разговаривали по телефону.

Ну в самом деле, смешно. Какая картина, какой Саврасов? Кто это может доказать? Он вообще не понимает, о чем идет речь, а если я, как владелец галереи, не могу узнать среди купленных мной картин уникальных работ, знакомых любому школьнику по картинке в букваре, то он сожалеет, но помочь мне ничем нельзя. В общем, не брала я твоей кастрюли, и вернула я тебе ее без трещины...

Я бросила трубку и снова затряслась от злости. Конечно, теперь никому не докажешь. Страна чудес! Нет, это поле чудес в стране дураков, а главный дурак тут я! Но как, как я ее просмотрела?! В отчаянии я снова уставилась в описание, которое продолжала держать в руках.

Ну вот же, все черным по белому. И никакого Саврасова. И подпись – Иогансен, даже на плохонькой фотке просматривается. Березки, снежок грязноватый. И гном ведь смотрел, и наследники. И я. И еще Николай Михалычу звонила. И он сказал... Главное, картина – та же самая, без изменений, только подпись. Как такое может быть? Это что же – безвестный Иогансен в своей Дании ездил в Россию, скупал там картины тоже не больно известного на тот момент Саврасова, замазывал его подпись и сверху рисовал свою? И продавал потом за копейки местным коллекционерам? Ну бред какой-то. Но даже если предположить нечто подобное, как об этом стало известно подлецу Белоподольскому? Ведь он в глаза не видел картины, он за нее бился практически вслепую. И потом – ему было почти все равно, которую брать. Их что, все переписывали?

– Маша! – закричала я.

Испуганная Маша прибежала с вопросом, что случилось.

– Маша! Вы профессионал, скажите мне – вы смотрели на скандинавскую коллекцию? Ну, что я последний раз привезла?

– Конечно смотрела, Лиза. Я же ее в каталог вносила.

– Вы там видели что-нибудь... Ну... Скажем так, более ценное, чем оно кажется на первый взгляд?

– Я не совсем понимаю, как это...

– Я тоже. Но, может быть, какие-нибудь известные картины, классиков там? Среди этих работ вдруг не было, к примеру, Айвазовского?

– Ну что вы, Лиза? Ну какой Айвазовский? Это уж, скорее, тогда про итальянскую школу живописи можно сказать, а тут все северная Европа. Это уж, если с чем-то сравнивать, тогда ближе к нашим передвижникам, которые...

– Вот-вот. А передвижников этих самых вы там не видели?

– Да нет конечно. Я бы вам сразу сказала. В принципе, конечно, вы же понимаете, Лиза, их было много, целая школа, строго говоря, эти работы тоже можно отчасти к ней отнести, с учетом того, естественно, что автор был не из России. Но и это не так существенно, потому что, к примеру, даже Репин жил тогда в Финляндии, в Куоккале, тогда это считалось русской территорией, а сейчас – Скандинавия, так что границы в данном случае провести... Лиза, да что случилось? На вас лица нет...

– И не будет, – застонала я, кладя голову на стол. – И не будет. Я его потеряла.

Ближе к вечеру, немного успокоившись и отправив Машу, которой я так и не смогла рассказать о своем позоре, домой, я позвонила Николаю Михайловичу.

Он выслушал мою трагическую историю, поцокал языком в трубку, помолчал и начал говорить мне что-то успокоительное в том духе, что история кажется маловероятной, что я, скорее всего, что-то не так поняла, перепутала, ошиблась и так далее. Мои доводы – я согласна, звучащие не очень вразумительно, его не убедили. Но в конце концов, для моего спокойствия, мы договорились, что он сходит со мной на выставку и посмотрит на все своими глазами. На завтра у него уже были назначены какие-то дела, но вот послезавтра – первым делом. И да, он сначала изучит описание, и посмотрит на другие работы, и мы во всем разберемся. А пока мне нужно идти домой, поужинать и ложиться спать. Утро вечера мудренее.