Книга На новой земле - Джумпа Лахири

— Но я потеряла ценную вещь! — умоляюще воскликнула Хема. — Драгоценность.

Девушка вскинула на Хему заинтересованные глаза.

— Какую драгоценность?

— Золотой браслет. — Хема невольно схватилась за голое запястье.

— Хотите, чтобы мы проверили, нет ли его в зале ожидания?

— Нет, я сняла его во время досмотра… Я проходила его еще утром, и, должно быть, оставила его там.

Женщина покачала головой:

— К сожалению, у нас нет возможности сейчас связаться со службой безопасности. Но мы можем послать им сообщение, хотите?

Опустив голову, Хема пошла обратно в самолет, полная тяжелых предчувствий. Конечно, через пару недель на ее руках будет красоваться двадцать золотых свадебных браслетов, но сейчас она чувствовала себя так, как будто потеряла часть себя. Мама всегда говорила, что терять золото — недобрый знак, и, когда самолет шел на взлет, ее не оставляла мысль, что вот-вот с ними случится авария. Однако они взлетели без всяких происшествий, и вот уже на маленьком экране перед ее креслом появилась карта мира, показывавшая их путь, нарисованный широкой белой полосой, от Рима до Калькутты, единственный путь, свернуть с которого она уже не могла.

В этом месте он не знал никого — в маленьком курорте к северу от Као-Лак, где Каушик снял однокомнатное бунгало с плетеной крышей, стоящее на сваях. Он жил на берегу моря лишь три дня, но уже чувствовал, как опьяняющая лень засасывает его в свою уютную трясину. Утром он выползал из кровати, завтракал фруктами и клейкими булочками, которые подавали в местном ресторане, а потом растягивался на горячем песке, просматривая старые номера журнала, в котором ему предстояло начать работу. Чаще всего через несколько минут глаза его начинали слипаться, и он дремал до обеда. Он перестал бриться, и его лицо покрылось неровной черной щетиной. Еда, которую подавали в ресторане, слегка напоминала индийскую: горячий рис, густое карри, в которое повара бросали целые желтые и зеленые перцы. Обычно Каушик не испытывал любви к индийской кухне — слишком много разнообразных кулинарных шедевров он попробовал за свою жизнь, — но эти кушанья почему-то настроили его на сентиментальный лад. Соринка в глазу мешала жить, раздражала немилосердно, когда он, забывшись, снимал темные очки и взглядывал на оглушающе яркую белизну пляжа неприкрытыми глазами.

Пляж выходил на запад, так что каждый вечер он заказывал в ресторане пиво и провожал садящееся над морем солнце. Вода была теплая, как парное молоко, но он предпочитал купаться в бассейне. Когда-то давно с ним произошел неприятный случай: подводное течение чуть не затянуло его на глубину. Он тогда забил руками и ногами, нахлебался соленой воды, и, если бы стоящий рядом купальщик не протянул ему руку, вполне мог бы отправиться к праотцам. После этого он разлюбил океан, хотя мама, если бы узнала об этом, наверняка презрительно фыркнула бы. Она обожала воду так сильно, что, наверное, с удовольствием плавала бы даже в пруду, заросшем тиной и водорослями. У кромки пляжа росла шеренга каучуковых деревьев, а за Андаманским морем лежал Бенгальский залив, а за ним Калькутта, где сейчас находилась Хема.

Злость на Хему и обида, что она посмела ему отказать, утихли только в самолете, и теперь он испытывал только тоску по ней. Он сумрачно раздумывал о том, что он сделал не так, может быть, ему стоило обсудить с ней их будущее раньше? Может быть, она подумала, что он говорит неискренне, что безответственно бросается словами? Он сожалел, что так грубо разговаривал с ней в машине и что не сказал Хеме главного: что за время их короткого романа она стала ему очень дорога, что она была единственной женщиной, с которой ему захотелось связать свою жизнь. Как жаль потерять ее вот так, толком не обретя, но делить ее с другим мужчиной он не хотел. Не мог. В тот последний день в Вольтерре ему надо было сказать ей об этом, а он вместо этого надулся, как мышь на крупу, и вообще вел себя как полный идиот. И еще посмел обвинить ее в трусости! Хема, в отличие от Франки, не обвинила в трусости его самого, не указала на то, что его собственная боязнь привязанности, что к человеку, что к месту, переходит за грань патологической. Однако то, что она не встала с ним на одну доску и не начала перепалку, почему-то заставляло его чувствовать себя еще более отвратительно.

Соседнее бунгало занимала шведская семья. Их дети, мальчик и девочка, почему-то и купались, и загорали в трусах, как будто забыли взять с собой плавки. Они были высокие для своего возраста, он удивился, случайно услышав, как их мать говорила официантке в ресторане, что им пять и семь лет. Мать была очень привлекательна, высокая и стройная, с покрытым золотистыми веснушками нежным лицом и коротко стриженными волосами. Сама она меняла купальники примерно раз в час. Утром она выходила из бунгало, одетая в легкое платье цвета дыни, садилась в шезлонг и читала газеты, лениво откусывая кусочки папайи или манго, предлагая их детям и шутливо отмахиваясь от них, когда они тянули ее играть с ними. Они с мужем составляли довольно странную пару: она — утонченная, хрупкая, с тонкими костями, а муж — высокий, грузный мужчина с обожженной солнцем очень белой кожей и светлыми волосами до плеч. Большую часть времени он проводил в гамаке, подвешенном между двумя деревьями, храпя на весь пляж, а когда поворачивался на другой бок, узлы веревок протестующе скрипели. Похоже, кроме них на пляже никого не было — остальные бунгало пустовали.

Каушик лениво думал о том, что хорошо бы немного погулять по окрестностям, сделать несколько снимков, может быть, съездить хотя бы на остров Пхукет, но не трогался с места. Он немного поснимал на пляже — длинные лодки-пироги на воде, резвящихся шведских детей, но ехать на Симиланские острова не было сил. За три дня он только один раз ушел с пляжа — а именно зашел в сувенирную лавку, где его ничего не привлекло. Вместо поездок он нашел интернет-кафе и выложил на свой сайт итальянские фотографии Вольтерры в надежде, что Хема может когда-нибудь увидеть их: когда он делал эти снимки, она стояла рядом, прижимаясь к нему бедром, а ее длинные волосы, подхваченные ветром, иногда попадали в кадр. Подумав немного, он выложил и сделанные им снимки Андаманского моря.

Рождество Каушик провел на берегу, а вечером официанты нарядили маленькую пластиковую елку. Каушик заказал обычный ужин, сидел, глядя, как полная луна дрожит и играет в мелких морских волнах. Шведская семья за соседним столиком веселилась по полной программе, дети уже совсем почернели от загара. Шведы заказали по меньшей мере дюжину местных разносолов и теперь дружно ковырялись вилками в цельной рыбе, запеченной в специях. Каушик опять подумал о Хеме, и гнев вновь пронзил его при мысли, что через несколько дней ей предстоит выйти замуж и всю жизнь прожить бок о бок с человеком, которого она не любит.

После ужина шведская жена встала, легонько поцеловала мужа в лоб и взяла детей за руки.

— Выпьете со мной? — спросил швед, перегибаясь через стол в сторону Каушика.

Они пошли в бар, заказали виски. На подиуме местные музыканты настраивали свои инструменты. Шведа звали Хенрик, он работал редактором на телевизионном канале в Стокгольме. Они поговорили о средствах массовой информации в Италии и в Швеции, о войне в Ираке.