Книга Реставрация - Роуз Тремейн

— Нет, сэр Роберт, в столовой умирать нельзя. Это было бы слишком ужасно. Давайте-ка лучше отведем вас в постельку.

Я говорю Уиллу, что мне хочется выйти в парк. Облака уже разошлись, открыв круглую белую луну. Я хочу обойти вокруг дома, глотнуть ночного весеннего воздуха. Уилл смотрит на меня и растерянно качает головой, как будто боится, что свежий воздух может ножом пронзить мои легкие, но я, спотыкаясь, все же иду по холлу к двери, таща его за собой.

— Пойдем, Уилл, — говорю я, — ведь у меня есть только одна эта ночь.

Дверь открывается, я смотрю и вижу лунный свет на лужайке, вдыхаю сырой запах земли. Больше я ничего не помню.

Просыпаюсь я под зеленым балдахином. Алые кисти хранят нежную память о Пирсе.

В комнате тепло. На мне ночная рубашка и колпак. Я не знаю, сколько сейчас времени, какой сегодня день, но не сомневаюсь, что спал долго.

Я дотрагиваюсь до лица — на щеках грубая щетина. Ну и вид у меня, последнее время вид у меня просто ужасный…

Раздвигаю занавеси. На дубовом столике подле кровати фарфоровая тарелка, на ней пирог с мясом; вид пирога вдруг пробуждает у меня зверский аппетит, словно я не ел целую неделю. Я отрезаю кусок и с отвратительной поспешностью запихиваю в рот. Сразу же тянусь за вторым и жадно жую, оставляя на подбородке крошки» — они скатываются вниз и падают на колени.

Я уверен: сегодня — сколько бы времени я ни слал — будет яркий солнечный день. Пока солнца не видно: Оливковая Комната выходит на север, но я знаю точно: если выйти на парадное крыльцо, в лицо ударит ослепительный свет.

Я выхожу из комнаты в одной ночной рубашке, к уголку рта прилипли крошки пирога, и, дойдя до лестницы, вижу, как и предполагал, залитые солнцем ступени. Я останавливаюсь и смотрю вниз. Моргаю, тру глаза, стягиваю ночной колпак, мой взор и слух переживают настоящее потрясение: холл полон собак. Их семь или восемь — все спаниели, как моя бедняжка Минетта, они возбуждены, носятся кругами и громко лают.

Я напряженно соображаю, действительно ли внизу собаки или это продукт моего больного воображения, но не прихожу ни к какому выводу. Нужно спуститься, говорю я себе, и потрогать одну, и, если она не исчезнет и не превратится в желтый платок, как примулы, я буду знать, что она не галлюцинация, а живая собака.

Я босой, но солнце нагрело ступени, и моим ногам тепло. Спускаясь, я обращаю внимание на то, что парадная дверь открыта, снаружи мелькают тени — там кто-то ходит. Где-то в глубине моего еще находящегося во власти сновидений сознания я понимаю, что это должно означать, но смысл происходящего затуманен и доходит до меня медленно… очень медленно… подобно давнему воспоминанию, которое где-то глубоко дремлет, заброшенное, полузабытое… И вот я наконец в холле, подзываю к себе одну собаку, но подбегают все, они окружают меня, прыгают на мои ноги, стараясь допрыгнуть до протянутой руки и виляют хвостами. Я стою в центре своры. Да, они настоящие, Меривел, говорю я себе, две уже вцепились в подол ночной рубашки, слышно, как рвется ткань. Но я не отгоняю собак. Мне нравится их азарт. Как они прелестны, как красивы, думаю я. И начинаю с ними играть, дразню ночным колпаком — то протягиваю его, и тогда собаки высоко подпрыгивают, стараясь схватить колпак, то отдергиваю, чем вызываю истошный лай. Это меня смешит, и я заливаюсь смехом, как ребенок.

Тут длинная тень падает на золотистый пол, и смех замирает на моих устах. В этот момент одна из собак начинает отдирать кайму на моей ночной рубашке. Я поднимаю глаза. И вижу короля.

Король, сделав вид, что не замечает отсутствия на мне парика, заросших щетиной щек и того, что я стою босой, в разорванной и заляпанной пирогом ночной рубашке, тихим и ласковым голосом приглашает меня погулять с ним в парке.

В то время как грумы и лакеи в ливреях под руководством Уилла, тоже почему-то надевшего ливрею, разгружали две роскошные кареты, вынося из них множество чемоданов и коробок, мы с королем, пройдя немного по подъездной аллее, свернули влево и пошли по траве к маралам, мирно пасущимся в тени деревьев. Собаки бежали впереди, обгоняя друг друга и непрерывно лая.

Все это время мы шли в полном молчании. Неожиданно король остановился и оглянулся на дом.

— Теперь он мой, — сказал он.

Я тоже посмотрел на дом. Особняк Биднолд в графстве Норфолк.

— Что вы сказали, сир? — переспросил я.

— То, что ты слышал, Меривел. Теперь все это принадлежит мне.

— Вам?…

— Да.

— Но ведь Биднолд купил виконт?…

— Деньги не были уплачены. Одни обещания. На эти деньги я собирался снарядить корабль. Однако никаких денег не получил. Так что теперь придется быть кораблем Биднолду.

— Кораблем?

— Да. Ты понимаешь меня?

— Не совсем…

— Биднолд будет моим кораблем. В нем я иногда буду уплывать от повседневных забот. Теперь тебе ясно, n'est-ce pas? Только ты можешь понять меня, правда, Меривел? Здесь я буду грезить наяву.

Я кивнул, соглашаясь с его словами. Король внимательно смотрел на меня. Я хотел прибавить, что лучшего места он выбрать не мог, но под его взглядом мне было трудно найти нужные слова.

— Можешь ничего не говорить, я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — сказал он после недолгого молчания. — Лучше посмотри сюда. Ты помнишь, кому это давал?

— Что, сир?

— Вот это.

Король протянул руку (в перчатке изумрудного цвета), и я увидел на его ладони небольшую визитную карточку, грязную, потертую, с загнутыми уголками. Взяв карточку, я уставился на нее непонимающим взглядом и только через какое-то время разглядел свое имя: Р. Меривел. Терапевт. Хирург — и прежний адрес в Чипсайде.

Я поднял глаза. Лицо короля светилось улыбкой, той, что имела надо мной особенную власть.

— Да, это твоя визитная карточка, — сказал он. — Вскоре после пожара мне ее принес мой шляпник, Артур Гофф. По его словам, ты спас жизнь его жене.

— Не один я. Мне помогал человек, гораздо крупнее и сильнее меня. Но я не знал, что хозяин дома служит вам.

— Конечно, не знал. Но даже если б и знал, что такого? Ведь не я вдохновил тебя на смелый поступок. Вдохновили другие, правда? Один перчаточник и его милая жена?

— Да.

— Прекрасно, Меривел. Потому что я твердо верю в одну вещь: наша жизнь не может считаться состоявшейся, пока мы не вернем наши долги родителям. Невозможно забыть своих родителей и их смерть. Разве не так?

— Так.

— Даже в наш век, когда мы мудро практикуем великолепное искусство забвения, некоторые вещи все-таки не забываются.

— Да.

— И еще, если я не ошибаюсь, ты очень привязан к этому месту.

— Да. Я полюбил его. С первого взгляда, как только увидел…