Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный

В самом нижнем окне башенного четверика от тусклого света искрится налет инея на промерзшей слюде. Едва приметное желтое пятно легло от окна на гребень сугроба, наметенного у стены.

В горнице башенного старшины сводчатый потолок весь в узорах древнерусского орнамента. Теплилась лампада перед образом Стефана Великопермского в литом из чугуна киоте. Свет от лампады не велик, но достаточен, чтобы заменить темень полумраком.

Заставлена горница литыми из чугуна гробами. На одном из них, возле стола, налажена постель. Поверх чугунной крышки постланы доски, а на них раскинут волчий тулуп. Занимал это ложе старшина башни, беглый стрелец Савва, родом из Мурома. Он не спал, а лишь смежил веки в дремоте. Изредка поглядывал из-под кустистых бровей на огонек лампады и зыбкие тени на сводах.

Его старческому бдению вверен невьянским хозяином догляд за Наклонной башней. За особую верность поручил ему Акинфий Никитич стеречь все башенные тайны. Савва осведомлен обо всем, что сотворено Демидовыми в уральском крае.

Наблюдал он в оба глаза и за стройкой башни, помнит, как ложилась в кладку каждая кирпичина, весившая по двадцать фунтов. Не позабыл, как выводились своды подземелий и переходов. Знал, где по каплям сочится из трещин влага. Наизусть помнил в башне любую крысиную нору. Мог в темноте, на ощупь пройти из башенных подземелий в подземелья хозяйского дворца. Не раз доглядывал за каменщиками и своими глазами видел, как хозяева, хороня концы, вмуровывали в стену подземелья изобличенных жалобщиков и доносчиков, замученных на пытках. Савве была ведома и главная тайна башни: он знал, как надо разом отворить разбухшие от сырости дубовые пластины шлюза, чтобы водой из пруда залить все подземелья башни и дворца.

Как вчерашний день, помнит Савва стройку башни. Выжившие на ней каменщики, работники и сам иноземный зодчий в благодарность за труды награждены хозяином по-демидовски: этих людей цепями приковали к тачкам и тайком сгноили в рудниках Урала и Колывани.

Савва понимал: не будь под башней тайных подземелий, хозяин не пожалел бы золота умелым строителям. Но люди, осведомленные о подземельях, были опасны хозяину. Языки у них – не на привязи, могут, совсем невзначай, проговориться о тайном устройстве башни: потому вместо золота строители, все до единого, получили наградой медленную смерть.

На крутом веретене свита суровая нитка Саввиной судьбы. Тридцать пять лет назад, еще в Туле, заплелась она в один клубок с судьбой демидовского рода. Савва на стрелецкой службе бунтовал в Москве, держась за князя Хованского. Царевна София примяла бунт. Савве посчастливилось уйти от петли, укрывшись в копоти демидовской кузницы. Силы работной в ту пору в Савве было много, а Демидовы не чурались виноватых рук, если они были сноровисты и сильны.

Вместе с Акинфием Демидовым Савва отправился на Пояс как раз в те годы, когда здешний никудышный казенный завод, называвшийся Федьковским, перелаживали на демидовский уклад в нынешний Невьянский. Ходил тогда Савва правой пристяжной у коренного приказчика Мосолова. Правил Савва стройкой новой плотины, запруживая полноводную Нейву, чтобы в котловине гор на месте непроходимых топей разлился заводский пруд. В полторы версты длиной выкатали для этого плотину, замаривая людей трудом и голодом. От всяких болезней мерли люди, бутившие камень и вбивавшие сваи; мерли, заедаемые гнусом и комарьем, падали под ударами плетей, но новый пруд для обжимных молотов и домен получился на славу.

Гибли люди сотнями, тонули в болотной жиже, обретали сырую могилу без отпевания и погребения. Богатыри строили плотину, но и богатырской силы хватало ненадолго. Не бывать Невьянску, кабы не эти беглые богатыри, покидавшие Русь из-за спора о вере. Не бывать Невьянску, кабы сын Никиты Демидова Акинфий не имел верных приказчиков вроде Мосолова и Саввы, у кого вместо сердца – камень, вместо души – звериная злоба, вместо доброго слова – матерное.

Запрудили Нейву. Обуздали ее. Савва стал приказчиком Невьянска. Это он придумал и завел Ялупанов остров в трясинах. Там в «годовых избах» простых, российских людей обращали в людей демидовских: беглого крестьянина, солдата или мастерового держали на острове до тех пор, пока он не зарастал до звериного обличья бородой и волосами. В таком неузнаваемом виде человек и становился пригодным для невьянских рудников.

Жестокостью над подневольными людьми Савва каменил в себе человеческие чувства. Это по его сметке работа на демидовских заводах и рудниках стала каторгой. Своими выдумками Савва затыкал за пояс даже Мосолова. Угождая хозяину, Савва не думал ни о собственной душе, ни о старости, а она, подкравшись исподволь, вдруг стала подвергать его окаменевшее сердце неожиданным испытаниям.

Сначала завелся страх перед темнотой. Савва стал бояться темных углов, озирался, ожидая нож в спину. Познал лютую муку ночной бессонницы. Будто сквозь стену явственно слышал людские проклятия и стоны. Дальше пошло хуже: стал размякать от зрелища пыток и мучительства. Другой раз слезу из глаз вышибало.

Акинфий первый приметил эти признаки старости у Саввы. Уверенный в его собачьей преданности, хозяин послал уставшего от жизни стрельца на покой, сделал старшиной башни.

Пятый год блюдет он ее тайну. Никакая пытка не заставит его рассказать правду о том, чему стал свидетелем за тридцать три года невьянской службы у Демидовых.

Сквозь дремоту Савва слышал и одиннадцатичасовый колокол, и игру курантов. Старик поднялся со своего ложа, нащупал под столом железный фонарь, затеплил в нем свечку. Разгоревшись, она сильнее осветила горницу и самого Савву.

Высокий. Худой. Сгорбленный. Косая сажень обвислых плеч. Ржавая седина бороды. Некогда пышная копна волос давно вылезла: остались редкие пряди над ушами да на затылке. Восковая желтизна морщинистого лица. Узловатые вены высохших рук.

Надев волчий тулуп, Савва несколько раз толкнул окованную железом, примороженную стужей дверь. Она поддалась, когда он с силой навалился плечом. Визгливо заскрипели петли, дверь отворилась в студеную темноту.

– Благослови осподи!

Старик осветил фонарем крутую лестницу вверх, стал медленно подниматься по ступенькам, прислушиваясь к вздохам часового маятника. Они все ближе, слышней. Вот и второй башенный ярус. Тут, внутри, светло от луны: она заглядывает в окна сквозь ажур чугунных решеток, устилает пол теневым кружевом.

Привычным взглядом окинул Савва внутренние стены и сводчатые потолки восьмерика. Все давно знакомо. Механизм часов на толстых чугунных балках. Как раз над головой старика, на цепях, надетых на крюки, вмурованные в потолок, повис большой колокол. Возле часового механизма прилажен на полом медном валу удлиненный барабан. Он соединен с часами сложной передачей из медных шестерен. Напротив барабана, у окон, развешаны рядами колокола, разные по тону и размерам. Утыканный шипами барабан неприметно вращается. В положенное время его шипы задевают клавиатуру из медных угольников. От тех натянуты просмоленные веревки к колоколам. Шип отклоняет угольник вниз, оттягивая язык и молоток колокола. Всякий звонит своим тоном, отбивая четверти и получасья. После каждого вызвона большого колокола вступают куранты. Барабан позволяет играть два мотива: менуэт и бравурный марш. Особым рычагом можно менять одну мелодию на другую.