Книга Врата огня - Стивен Прессфилд

Таково было и решение Леонида. Военачальники между собой пришли к согласию, и царь сообщил воинам, что они больше не будут сражаться вылазками из-за Стены, как в предыдущие два дня, а вместо этого оставят ее камни за спиной и выступят сомкнутым строем в самую широкую часть прохода, чтобы встретить врага там – десятки союзников против мириадов Великой Державы. Царь хотел, чтобы каждый как можно дороже продал свою жизнь.

Как только был принят порядок будущего боя, из-за Теснины раздалась труба вражеского вестника. Под флагом парламентеров четверо персидских всадников в самых пышных доспехах двинулись по ковру побоища, направля­ясь прямо к Стене. Леонид был ранен в обе ноги и еле ковылял. С мучительным усилием он взобрался на укреп­ление, с ним поднялись и войска. Все силы, что оставались на Стене, глядели вниз, на всадников.

Посланником был Птаммитех, египетский пехотинец. На этот раз его молодой сын не сопровождал его в качестве переводчика, эту функцию выполнял какой-то перс. Оба их коня и два коня вестников шарахались от трупов, лежавших под ногами. Прежде чем Птаммитех начал свою речь, Леонид прервал его.

– Ответ будет – «нет»! – крикнул он со стены.

– Вы еще не слышали предложения.

– Плевать мне на твои предложения! – с усмешкой крикнул Леонид.– Да и на тебя тоже!

Египтянин рассмеялся, как всегда, ослепительно сверк­нув зубами, и натянул поводья своего шарахнувшегося в сторону коня.

– Ксерксу не нужны ваши жизни! – крикнул он. -Только ваше оружие.

Теперь рассмеялся Леонид:

– Скажи ему: пусть придет и возьмет.

Повернувшись, царь прекратил разговор. Несмотря на израненные ноги, он отказался от помощи, самостоятельно спустился со Стены и свистом созвал собрание. С вершины камней спартанцы и феспийцы смотрели, как персидские посланники натягивают поводья своих коней и удаляются.

Трехглавая мышца левой руки Леонида была переруб­лена, и в этот день ему предстояло сражаться, привязав щит ремнем к плечу. Тем не менее настроение спартанско­го царя можно было назвать веселым. Его глаза блестели, а голос звучал легко, в нем слышались сила и власть.

– 3ачем мы остались здесь? Нужно быть не в своем уме, чтобы не задавать этот вопрос. Ради славы? Если бы только ради нее, поверьте мне, братья, я бы первый повер­нул задницу к врагу и во всю прыть поскакал с этого холма.

Эти царские слова были встречены смехом. Леонид дал шуму улечься и поднял здоровую руку, призывая к тишине.

– Если бы мы сегодня ушли от Ворот, братья, какие бы чудеса отваги мы ни совершили до сих пор, эту битву все восприняли бы как поражение. Поражение, которое под­твердило бы всей Греции то, в чем враг так старался ее,убедить: что сопротивляться персидским полчищам беспо­лезно. Если бы мы сегодня спасли свою шкуру, греческие города у нас за спиной начали бы сдаваться один за другим, пока перед персом не пала бы вся Эллада. Воины внимательно слушали, понимая, что суждения царя точно отражают истинное положение вещей.

– Но, пав с честью в битве с этим подавляющим чис­ленным превосходством войском, мы превратим поражение в победу. Своей смертью мы посеем мужество в серд­цах наших союзников и братьев. Это не мы, а они в конце концов выкуют победу. А мы должны выполнить то, в чем поклялись, когда обнимали жен и детей, отправляясь в поход,– стоять насмерть и погибнуть.

В животе у царя громко заурчало от голода. Из перед­них рядов собравшихся до самого тыла прокатился хохот. Леонид, ухмыльнувшись, направился к оруженосцам, кото­рые выпекали хлеб, убеждая их поторопиться.

– Наши братья-союзники сейчас на пути домой.– Царь махнул рукой в направлении дороги, что вела в Южную Грецию.– Мы должны прикрыть их отход, иначе вражеская конница беспрепятственно промчится через эти ворота и догонит наших товарищей, пока те не прошли и сотни стадиев. Если мы продержимся несколько часов, наши бра­тья будут в безопасности.

Он спросил, не хочет ли еще кто-то что-нибудь сказать. Вперед вышел Алфей:

– Я тоже проголодался, поэтому буду краток.

Он смущенно отступил, не привыкший к роли оратора. Впервые я заметил, что среди собравшихся нет его брата Марона. Этот герой ночью умер от полученных накануне ран.

Алфей говорил быстро. Обделенный ораторским да­ром, он был щедро одарен искренностью сердца.

– Лишь в одном боги позволили смертным превзойти себя. Человек может отдать то, чего не могут отдать боги, -свою жизнь. Свою я с радостью отдам за вас, друзья. Вы заменили мне брата, которого больше нет.

Он резко повернулся и снова растворился в рядах со­бравшихся.

Воины стали звать Дифирамба. Феспиец вышел вперед, держась, по обыкновению, грубовато. Он махнул рукой в сторону прохода за Тесниной, куда подошли передовые части персов. Враги уже начали распределять участки для наступления.

– Просто идите туда,– объявил он,– и повеселитесь! Собрание прорезал мрачный смех. Выступило еще не­сколько феспийцев. Они говорили еще короче спартанцев. Когда они закончили, вперед вышел Полиник.

– Человеку, воспитанному по законам Ликурга, нетруд­но отдать жизнь за свою страну. Для меня и этих спартан­цев, каждый из которых имеет живых сыновей и с детских лет знает, что таков будет его конец,– это просто акт испол­нения воли богов.

Он торжественно повернулся к феспийцам, освобожден­ным оруженосцам и илотам.

– Но для вас, братья и друзья… для вас, кого нынешний день увидит погибшими навеки…

Голос бегуна прервался и затих. Он закашлялся и вы­сморкался, вместо того чтобы вытереть слезы, которым от­казывался дать выход. И еще долго потом олимпионик не мог продолжить речь. Полиник потянулся к своему щиту, ему его передали, и Всадник поднял его, чтобы показать всем.

– Этот аспис принадлежал моему отцу, а до него – его отцу. Я поклялся перед богами умереть, прежде чем кто-­то другой заберет его у меня.

Полиник подошел к рядам феспийцев, к одному непри­метному воину. И вложил щит ему в руки.

Тот взял его, глубоко тронутый, и подарил Полинику свой. 3а этим последовал другой обмен, потом еще один, и еще двадцать, и тридцать щитов перешли из рук в руки. Другие обменивались доспехами и шлемами с освобожден­ными оруженосцами и илотами. Черные феспийские пла­щи и алые лакедемонские так перемешались, что два на­рода уже было не различить.

Воины стали звать Диэнека. Им хотелось какого-ни­будь мудрого изречения, остроты, чего-нибудь краткого и лаконичного, чем он славился. Диэнек упирался. Понятно, ему не хотелось говорить.

– Братья, я не царь и не полководец. Я никогда не командовал чем-либо больше эномотии. Поэтому я скажу вам сейчас то же, что сказал бы собственным воинам. Я знаю страх, таящийся в каждом сердце. Не страх смерти, а того хуже, страх нерешительности и неудачи, страх проявить себя недостойно в этот последний час.