Книга "Крестоносцы" войны - Стефан Гейм

Леони почувствовала, как в ней шевельнулся ребенок. Она не могла думать о других — только о себе.

Она была в трудовом лагере и там подружилась с Геллештилем, руководителем гитлеровской молодежи, и со всей его шайкой. Тогда было весело, а теперь всему конец. Ничего больше не оставалось, как вернуться в Энсдорф и ждать рождения ребенка; фрау Петрик взяла ее к себе.

Леони сказала:

— Чего ты хочешь от людей? Так уж вышло. Мы не могли себе помочь и теперь не можем.

Они с Паулем вбились в маленькую темную нишу, ближе к выходу в Энсдорф. Давным-давно умерший шахтер, должно быть, выдолбил ее в породе, чтобы было куда деваться, когда тележки с углем, запряженные слепыми лошадьми, тащились мимо. Пятнышко дневного света у входа брезжило где-то далеко и казалось не больше булавочной головки, но ярким, как алмаз.

— Ничего не можем сделать, — передразнил Пауль. — Это я не могу со своей ногой, а вы все здоровые и не инвалиды! Кого вы теперь вините — руководителей?

Но они бежали! Если б я сам тут не сидел, а смотрел бы на вас откуда-нибудь, я бы лопнул со смеха!

— Пауль, — сказала она, — у меня будет ребенок. Она почувствовала, что Пауль отодвинулся от нее, насколько позволяла маленькая ниша.

— От кого?

— От Геллештиля, должно быть. Не знаю.

Она подождала ответа. Его не было. Мимо прошла, спотыкаясь, кучка людей. Леони услышала спокойный, ровный голос фрау Петрик:

— Как только стемнеет, вы пойдете в деревню. Карг вас доведет. Подоите коров, зададите им корм и скорее обратно с молоком. Я возьму с собой нескольких женщин. Мы будем готовить у Конца в доме и у булочника. Должны же люди поесть чего-нибудь горячего.

— Твоя мать удивительная женщина, — сказала Леони.

Но Пауль все не отвечал.

— Почему ты молчишь?

— А что мне говорить? Ты же сама сказала, что тут ничем помочь нельзя.

— Это же было во имя расы, — шепнула она.

— Все они дрянь, — сказал он. — Пропади пропадом эта раса.

— А твоя мать достает для них молоко!

— Пускай они подавятся им! — угрюмо произнес он.

— Не говори так, — сказала она, отыскивая его руку. — Ведь это же твои, твой народ.

— Вот это меня и бесит! — воскликнул он.

Яркая звездочка дневного света исчезла. Если не считать вспышки факела или огонька свечи кое-где, калека и беременная девушка были окутаны черной бархатной тьмой.

Община в шахте возникла из общей цели: спасти жизнь входящих в нее людей и не дать им рассеяться по дорогам. Но минута за минутой и час за часом темнота, дурной воздух, голод, скученность делали свое дело. Когда непосредственная опасность погибнуть от снарядов и бомб миновала, люди начали сознавать убожество своего существования.

Комитет скоро понял, что его влияние идет на убыль. Сначала это были мелочи: один отказался выполнить поручение, другая жаловалась, что ей приходится ходить за ребенком, мать которого убита. Новая власть была чем-то непривычным, неиспытанным; и, быть может, члены комитета не годились для того, чтобы пользоваться властью и принуждать других.

Шахтер Карг, учитель Вендт, булочник Крулле и фрау Петрик сидели у Энсдорфского входа в шахту и смотрели на клубы дыма, на тучи песка и камней, взлетавших и падавших при каждом разрыве снаряда.

— Все еще дерутся кругом? — спросил Крулле, обращая к шахтеру круглое лицо, над которым торчала короткая щетина белесых волос. Карг, только что вернувшийся со стороны Швальбаха, внимательно смотрел на свои подвернутые брюки, с которых текла вода в его рваные и стоптанные башмаки.

— Переоденься, — сказала Элизабет Петрик, — ты простудишься.

— На той стороне то же самое, — сказал Карг, отвечая булочнику.

— Что ж, — заметил Крулле, потирая пухлые руки, — если кто-нибудь хочет уйти тем ходом, пусть уходит! Я не отвечаю за то, что может случиться с такими дураками!

Заговорила Элизабет Петрик:

— Почему вы не хотите понять, что из этого выйдет? Если все бросятся к Швальбахскому выходу, начнется давка, и мы этого остановить не сможем. Многие будут убиты. Но не так мало и уйдет. А мы останемся здесь, и с нами те, кто за нас держится.

— Просторней будет! — сказал Крулле.

— Да. И тем легче будет нацистам забрать нас. Они вернутся — обязательно! А то, что мы сюда ушли, — это бунт. Как ни посмотри — мы не выполнили их приказа. Приказа Зейделя.

— Мы спасли жизнь тысячам немцев! — сказал учитель Вендт, который был ветераном Первой мировой войны и больше всего любил беседовать об эпохе Бисмарка.

— Что им человеческая жизнь! — сказал Карг. — Помните взрыв на руднике Фридриха-Вильгельма? Людей, похороненных заживо, наверное, можно было еще спасти, а нам велели заложить стеной тот горизонт, где произошел взрыв, и идти дальше вглубь, добывать уголь.

— Мы не выполнили их приказа, — настаивала фрау Петрик, — и они не оставят этого так. Но что они могут сделать с пятью тысячами человек, которые держатся вместе? Им придется послать целый полк полиции в эту шахту, а людей у них нет, да они и не посмеют. Когда-нибудь бой прекратится. Фронт передвинется в ту или другую сторону. А до тех пор нам надо держать людей вместе. Другого выхода нет.

Крулле попытался представить себе, чем грозят те возможности, о которых говорила Элизабет Петрик. Он беспокоился главным образом о своей булочной и о новой печи, которая стоила ему столько денег. Он не хотел их бросать; вот почему он решил не уходить и готов был на все, лишь бы остаться.

— Я не сделал ничего дурного! — сказал он и упрямо сжал губы.

— С исторической точки зрения — нет, — сказал учитель. — С точки зрения закона — да.

— Я не понимаю этих тонкостей, — сказала фрау Петрик. — Я знаю только, что нам нужно поставить охрану к обоим выходам, чтобы нас предупредили, если кто-нибудь придет. Все в воле Божьей.

— Может быть, отец Грегор отслужит завтра обедню, — предложил Крулле.

Карг заметил:

— Завтра не воскресенье.

Учитель Вендт, прямой, с подстриженным на прусский манер затылком, сказал:

— Бог стоит на посту во всякий день и во всякий час. Будем надеяться, что американцы наконец продвинутся хоть сколько-нибудь вперед.

— Это вы говорите? — спросил Крулле, еще не освоившийся с мыслью, что их участь зависит от успехов врага.

— Я сужу как старый солдат, — сказал Вендт. — Военный специалист наблюдает, но не становится ни на чью сторону.

Карг пожал плечами. Он считал, что все эти разговоры ни к чему.

В тот же вечер, после того как стемнело, в шахту пришел Франц Зейдель. С ним был подполковник-эсэсовец, который держался на равном расстоянии и от Зейделя, и от людей, сидевших у стены; его резиновые сапоги, доходившие до бедер, блестели от воды. За ним, осторожно нащупывая дорогу, брели человек двадцать жандармов.