Книга Поверженные правители - Роберт Холдсток

Только пристанище Всадников Красных Щитов со своими обитателями да еще Арго уцелели при потопе. Это на нашей стороне. Наводнение прекратилось так же быстро, как началось, вода спала, и река вновь успокоилась. Мы с Мундой уставились туда, где бушевала буря. При виде спин, черепов и воздетых рук талосов я вспомнил критский Ак-Гноссос.

Дедал застыл, глядя вниз. На шее его блестела сломанная лунула. Он вообразил, будто эта последняя, пятая часть, сделанная им с великим мастерством и вдохновением, чтобы защитить свое тело от времени, откроет путь к дому для него и для его войска заблудших наемников, беспокойных обитателей того мира, где должны царить лишь мир и довольство.

Я не удивлялся. Умирающие всегда жадно цепляются за жизнь. Почему же они должны измениться после смерти? И даже естество не способно совладать со столь неестественными устремлениями.

Я взглянул на девочку с высоты своего роста.

— Поговори со мной. Расскажи, что случилось.

— Я опять пошла купаться. После твоего ухода. Река шептала мне. Я часто плавала в Извилистой, несмотря на запрет гейса. Она часто шептала мне.

— И что она тебе нашептала?

— Она — защита для живущих и мертвых. Она — преграда. Она — край двух миров. Владения моего отца сейчас — и всегда — уязвимы, потому что наполовину принадлежат каждому миру, а такие как Мастер — чужаки, Мертвые, занесенные из далеких миров, — могут влиять на ее течение. И все равно она не желает покидать своих пределов. Ее дело — сохранить жизнь на обеих сторонах. Нельзя пытаться перейти ее. Этот человек, этот Мастер, никогда не добьется своего. Она ему не позволит.

Девочка дрожала. Я отдал ей свой плащ из оленьей шкуры.

— Где твой брат?

— С отцом. И с матерью. Прибираются в доме. Между прочим, Ниив по тебе соскучилась. Теперь все тихо, но они готовятся к войне с захватчиками. Набирают новых воинов. И разыскивают разбежавшуюся скотину. Ищут лошадей. Собирают совет, чтобы выбрать нового Глашатая. И мой отец замышляет новый поход на север.

— Я-то думал, он устал от войн.

— Так и есть, но ему нельзя подавать виду. Ведь правитель без заложников не имеет силы. Ему нужны знатные заложники, чтобы выторговать наемников и лошадей.

Мне стало смешно, но я сдержал смех.

— Ты уже рассуждаешь как дочь правителя.

— И учусь! — согласилась она, еще дрожа. Потом кивнула на Мастера. — Что с ним? Нам надо его убить? Но как? Я хочу вернуть свою лунулу, и хорошо бы — политую кровью.

— Лунула принадлежит ему. И всегда принадлежала.

— Почему это? — недовольно спросила девочка.

— Малая часть его жизни, перелитая в бронзу, скрыта в ней. Лунулу у него украли, так же как дочерей. Всех, кроме одной. Подожди меня.

Я уже направлялся к Дедалу, когда меня остановила и заставила снова обернуться к Мунде одна мысль.

— Я рад, что ты считаешь Улланну матерью.

Мунда улыбнулась и кивнула.

— Я учусь, — тихо повторила она.

Я не смог заставить себя коснуться его. Я обошел его, но все же ощутил мгновение неподдельного горя.

Его глаза, обращенные ко мне, полны были отчаяния и растерянности. Он сжимал две половинки простого украшения, словно они предали его.

Пожалуй, так и было.

Я шепотом обратился к Арго. Он шепотом ответил. Я рассказал ему, что собираюсь сделать. Придет время — теперь, когда я пишу эти строки, его уже недолго ждать, — и я спрошу себя, зачем я это сделал. Это отняло у меня столько лет! Столько жизни! Это изменило меня.

Я взошел на Арго, отыскал Дух корабля, шагнул через порог, приветствовал Миеликки (в летнем облике) с ее рысью и сел.

Я призвал одну из десяти личин, из десяти наставников моего детства, из десяти способов проходить сквозь мир и призывать его. Я был сыт по горло Морндуном — призраком на земле и Скогеном — тенью незримых лесов. Я уже обращался к памяти Лунной Грезы — женщины на земле и Кунхавала — пса, бегущего по земле. Их связь с чарами, влитыми в меня, давала могущество куда большее, чем простая смена облика или власть над крапивником.

Сейчас мне нужна была Синизало, дитя на земле.

Миеликки удалилась. Стояло лето, колыхалась высокая трава, пестрели цветы. Даже здесь, в этой памяти детства, где маски говорили со мной, поучали меня, даже здесь я ощущал легкое движение Арго, моей лодочки, плывущей по водам между двумя царствами. Я призывал прошлое.

— Где ты, Синизало?

Прислушавшись к молчанию, я снова позвал:

— Синизало?

— Я здесь. Ты давно идешь предначертанным путем. Не пора ли вернуться домой? Остальные уже собрались. Все восемь дома. Мы только что встретили твою сестру.

— Как она?

— Грустит. Она потратила отпущенное ей время по-своему. Ты один у нас лентяй. Мальчик, которому лень завязывать шнурки. Мальчик, который слишком любит жизнь, чтобы воспользоваться своим великим даром — чарами, волшебством, управлением — называй как хочешь. У тебя еще много осталось. Так что нам, видно, еще долго тебя дожидаться.

Синизало дерзко показалась мне. Маленькое светлое личико, детская улыбка, копна непокорных медных волос, ребяческое любопытство во взгляде.

Но она не была ребенком. Всего лишь его воплощение, дитя на земле.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросила малышка.

— Сколько лет будет отнято у меня в обмен на год для умершей дочери Дедала?

— Для медового дитя?

— Для девочки, убитой и сохраненной в прозрачном кувшине с медом. Убитой диким созданием. Привезенной сюда мною. Сейчас она в трюме корабля.

— А сколько лет ты готов потратить?

Я ответил.

— За это она может получить… десять. Хватит?

— Больше я не могу себе позволить. Придется обойтись этим.

— Вот и хорошо. Мы дождемся тебя скорее, чем думали.

Синизало звонко рассмеялась, помахала мне и скрылась в высокой густой траве, среди розовых и лиловых цветов.

— Не знаю, как ее зовут, — сказал я Дедалу, который стоял на корме Арго, не отрывая взгляда от девочки, — но какое-то время она будет с тобой. Советую избавить ее от крыльев.

Сейчас я уже не могу вспомнить ее имя, но тогда он выкрикнул его, и девочка отозвалась. В тени пристанища Всадников Красных Щитов на тихой реке они обняли друг друга. Я видел, как его руки гладят неуклюжие крылья, их жуткие путы, связавшие ребенка с мужским безумием; дочь — с заблудившейся отцовской любовью; быть может, в конечном счете как раз те узы, которые должно разрывать.

У них будет десять лет, чтобы радоваться этому разрыву. Вместе.

Боги, каким старым я себя чувствовал! Даже Дедал заметил: