Книга Несущий свободу - Игорь Поль

Католический собор на холме, куда Хенрик просочился, смешавшись с толпой, был переполнен. Другого убежища поблизости не было, даже на лестнице, которая вела на колокольню, заняли каждую ступеньку, а в ворота продолжали протискиваться все новые люди, неся на руках детей и узлы с наспех собранным домашним скарбом. Католики, буддисты, мусульмане, язычники и закоренелые безбожники – все собрались здесь. В какого бы бога они ни верили, они надеялись, что тут им удастся спастись. Крики матерей, разыскивающих детей, отражались от каменных стен, вязли в стонах раненых, смешивались с детским плачем; яростные споры за кусочек свободного пространства грозили перейти в поножовщину.

С колокольни, куда с боем пробился Хенрик, панорама выглядела даже живописной. С высоты город казался чистеньким, игрушечным. Башня единственного небоскреба в центре торчала одиноким столбом, верхние этажи сияли солнцем. Вертолет огневой поддержки, кружащий над джунглями, с виду был совершенно неподвижен, белые струны ракетных выхлопов словно висели в воздухе на полпути к бескрайнему черно-зеленому морю. Все вокруг странно застыло, только грохот барабанов звучал не переставая: это плотные, точно пластмассовые, дымки разрывов поднимались тут и там между коробочками домов. Ветерок с озера сносил в сторону дым от горящих казарм. Было видно, как танки-букашки цепочкой движутся вдоль набережной, но и они отсюда казались неподвижными. На таком расстоянии бой выглядел аккуратным и прилизанным.

Священник, притулившийся в углу колокольни, потерянно молчал все время, пока Хенрик внимательно рассматривал окрестности.

– Скажите, святой отец, вон то здание, что рядом с небоскребом, – это ратуша?

Священник послушно перевел взгляд туда, куда указывал палец Хенрика.

– Отсюда плохо видно. Кажется, да. – В голосе его звучала безмерная усталость.

– А вон там, где много дыма – это казармы?

– Да.

– А «Саворский Алюминий»? Его можно увидеть отсюда? – продолжал допытываться Хенрик.

– Вон тот дом. Черный. Там, где нет дыма.

– Ага. Да по этому району даже не стреляют, – сказал Хенрик, словно сам себе. Он примечал детали: расположение батарей, ведущих ответную стрельбу; направление движения войсковых колонн; скопления беженцев; районы, наиболее подверженные обстрелу.

– В самом деле? – В глазах священника проснулся вялый интерес. Он взглянул на Хенрика, свесившегося через перила, пристальнее, словно увидел его впервые. – А вы что же, корректировщик?

– Что?

Священник смутился.

– Каждый раз, когда обстрел затягивается, я поднимаюсь сюда, чтобы не видеть этих несчастных, – пояснил он виновато. – Я подумал, если вы корректировщик, то сюда не будут стрелять. Мы нейтральны. Здесь много детей. И у нас не хватает противогазов.

– Да вы с ума сошли, святой отец! У меня и бинокля-то нет!

– Извините меня. Я не хотел вас оскорбить. Впрочем, вы ведь все равно не признаетесь… И бинокль можно спрятать в сумку. Такую, как у вас. Просто помните: это – владения Господа Бога.

– А они – тоже нейтральны? – И Хенрик указал на колокольню церкви, вокруг которой раскинулись поля полотняных палаток. Через свой усилитель он разглядел, как с крыши колокольни торчит орудийный ствол.

– Не все храмы сохраняют нейтралитет. Недавно там был бой, погибло много невинных людей. Так что их можно понять. Но мы – мы нейтральны. Если вы оттуда – объясните им…

– Я пойду. Прощайте, – сказал Хенрик.

– Храни вас Бог. И берегитесь снайперов.

Он сказал что-то еще, но Хенрик уже не слушал, проталкивался вниз, наступая на чьи-то руки и сумки: план действий отпечатался в его мозгу. Грохот заглушил проклятия – это низко над городом пронеслось звено истребителей.

Ненависть не подгоняла его так, как раньше; казалось, он израсходовал ее всю без остатка, усталость и апатия сменились возбуждением от близости цели. Такого с ним еще никогда не было; он больше не испытывал горечи, и месть, к которой он стремился, необычным образом перестала быть его личной местью. Он действовал так, словно выполнял чью-то просьбу.

Грохот обстрела не прекращался. Хенрик бежал трусцой, стараясь держаться ближе к стенам, уши, как радары, определяли по звуку степень опасности: мина летит медленно, меняет звук по мере того, как удаляется от верхней точки своей траектории, так что опытный человек может определить, насколько близка начиненная кислотой или взрывчаткой смерть. Иногда он стремительно ускорялся, торопясь проскочить опасный участок; иногда бросался на землю где-нибудь под раскидистым деревом. Вой, удар, он вскакивает, бежит дальше, и куски кровли сыплются сверху вперемешку с мусором. Он пересек двор горящего дома, где присыпанный пылью убитый лежал на земле. Пробежал по тротуару, перепрыгивая через брошенные узлы. Миновал перевернутый чадящий автомобиль на углу – рука, торчащая из окна, слабо шевелилась. Люди были повсюду, стоило лишь присмотреться: прятались в кустах, выглядывали из окон цокольных этажей; тучный мужчина, отчаянно ругаясь, тащил тележку, груженную скарбом, две женщины подталкивали тележку сзади; двое пронесли мычащего от боли раненого, используя вместо носилок старое пальто. Хенрик упорно двигался в район, что приметил с колокольни. Бой разгорался: к минным разрывам примешивались ухающие звуки гаубиц, с юга доносился треск автоматического оружия. Дымные ракетные хвосты поднимались со стороны озера, расчерчивали небо.

Мачту машины-корректировщика он увидел издалека: узкий штырь торчал над кронами чахлых деревьев сквера. Неподалеку горел еще один дом с развороченной крышей, и Хенрик припустил к нему что есть сил. Затянутый дымом двор представлял собой ужасное зрелище: воронка у расщепленного дерева, вокруг разбросаны куски тел вперемешку с кирпичными обломками и тлеющими обрывками. Кожу лица натянуло от жара: из окон верхнего этажа с гулом вырывалось пламя, то и дело осыпая двор снопом искр. Очевидно, мина попала прямо в толпу, высыпавшую из дверей по сигналу системы оповещения. Где-то, пересиливая звуки канонады, громко кричал раненый, на земле слабо шевелилась женщина, присыпанная листьями, воняло гарью, развороченными кишками и взрывчаткой. Обрубок без ног судорожно дергался у стены, постепенно затихая. Хенрик решительно направился к нему, поправляя сумку за спиной. Ему не было дела до этих людей, он ничем не мог помочь им, да и не собирался. Слишком мало времени у него оставалось. Слишком многое предстояло сделать.

Он привык к виду смертей, и то, что он собирался сделать, не было в его представлении кощунством. В борьбе за выживание нет запрещенных приемов. В егерях любили подшутить над смертью. Давали ей прозвища. Презирали ее, потому говорили о ней намеренно грубо, словно грубостью можно отогнать понимание происходящего. Говорили: «Лучше тебя, чем меня», «склеил ласты», «навернулся», «подпалил зад». Но презирай не презирай – смерть свое возьмет. Он вспомнил старую песню, второй номер пулеметчика Митчелл по кличке Ковбой часто напевал ее в базовом лагере. «Все в порядке, ма, я просто истекаю кровью». Этакое своеобразное извинение перед тем, чье изувеченное тело он собирался использовать. Но красноречие пропало даром: открытые глаза парня уже не мигали. Он поднял его на руки, забрызгав ботинки кровью.