Книга Ритуальные услуги - Василий Казаринов

Динамики вспухли тактами какой-то густой, тягучей мелодии, в которой я тут же опознал одну из первых песенок группы «Любэ» — про дерева, которые рубят мужики: там, за лесом, у реки… Возможно хоровые песнопения под караоке входили в план вечерушки, а может быть, этот номер программы возник спонтанно, просто потому что размякшие от водочки души требовали песни, и вот она в десять луженых глоток рванулась на волю:

— Не губите, мужики, не губи-и-и-те… Не рубите дерева, не руби-и-и-те…

— Очень в жилу мотив, — пробормотал я, нажимая красную кнопку на пульте.

Первыми заработали бенгальские огни, фонтаны и форсы, их искрящиеся шампанские брызги взметнулись из тонких гильзовых сопел, расставленных по периметру полянки, потом в черном небе расцвел Пчелиный рой, а на его мерцающем излете туда же устремились Бриллиантовые иглы, а вслед за ними зароились Блуждающие бабочки, которых вспугнул, наверное, жуткий грохот Марсового огня — в грохоте и истерическом визге стартующих в небо зарядов, всполохах белого магниевого света никто не обратил внимания на то, как я нажал еще одну кнопку на пульте, и пришли в движение кронштейны, удерживающие массивные патроны пламенных фейерверков, расставленных вокруг концертной ракушки. Они медленно опускались, меняя угол обстрела.

Первый же залп Римских свечей в мелкие брызги разнес эстраду, раковину навеса и всех, кто под ней, сгрудившись вокруг микрофона, дотягивал финальный стон: «Не рубите, мужики, не рубите!» — а шквальный огонь Светящихся ядер просто срубил ее под корень.

— Вечерушка удалась, — пробормотал я, чувствуя, как приятно и остро щекочет ноздри запах паленого человеческого мяса, который я, казалось, окончательно и бесповоротно вытравил из своей растительной памяти.

Сунув хромированный «Reck» за пояс брюк, я направился к лоджии.

2

Он прекрасно видел, что произошло, однако не сделал и попытки что-либо предпринять, а лишь порывисто приподнялся из кресла-качалки, привстал, а потом мягко опустился обратно в удобное ложе и, слегка раскачиваясь, дожидался моего прихода на лоджию, словно разомлевший за долгий жаркий день дачник, и, по мере того как расстояние между нами сокращалось, я все больше убеждался в том, что все это время недооценивал его. Он был сильным человеком — из той породы, что спокойно принимает свою участь: во всяком случае, в его стального оттенка глазах не было и намека на страх или оторопь, отчаяние или обреченность — скорее выражением совершенно неуместного в его положении искреннего любопытства был пропитан его неподвижный взгляд, который, как мне показалось, даже слегка потеплел в тот момент, когда я встал напротив него.

— А ты хорош! — прохладно улыбнулся он и, покосившись на бесформенную груду дымящихся обломков на месте концертной ракушки, спросили— И откуда ты взялся, окаянный такой?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Из дней. Какие дни, такой и я. Времена не выбирают. И кстати… Ты, собственно, если чем от меня и отличаешься, так это тем, что ездишь на «линкольне», а я до последнего времени — на стареньком «Урале». Да и тот у меня отняли нанятые твоим Астаховым менты.

— Астахов — дурак, — холодно обронил он. — Он сам во всем виноват. Господи, ну почему кругом одни идиоты? Одно дубье стоеросовое. Дубье-дубьем.

— Такой уж мы деревянный народец. — Я закурил, наблюдая за тем, как он мирно раскачивается в качалке, сосредоточенно постукивая пальцами по плетенному из тонких светлых прутьев подлокотнику.

— Выпить не хочешь? — неожиданно спросил он и в ответ на мой кивок поднялся. — Пошли в дом. Тут чем-то воняет.

— Так известно чем, — заметил я. — Горелое мясо да порох. Порох да мясо. Нам не привыкать.

— Это точно, — кивнул он, пропуская меня в стеклянную дверь дома, а когда я помедлил, не желая подставлять ему свою спину, тихо рассмеялся: — Не бойся. Я не собираюсь с тобой драться. Вон ты какой амбал. Да еще, насколько я успел заметить, при пушке. А я уже не первой молодости человек. И без оружия.

Мы прошли в просторный каминный зал, обставленный мягкой кожаной мебелью, по верху которого, на уровне второго этажа, тянулась огороженная низкими перилами галерея, на нее выходили двери комнат. Внешнее впечатление оказалось верным — дачка и внутри походила на уютный альпийский отельчик. Сухой подошел к передвижному бару, скользнул взглядом по батарее экзотической формы бутылок, обернулся, вопросительно глянул на меня.

— Водка, — подсказал я. — Так положено по традиции.

— Да? И что это за традиция?

— На поминках положено пить водку.

Он тихо рассмеялся, покачивая головой:

— Ах да, я забыл, зачем мы, собственно, тут собрались. — Он протянул мне стакан, уселся в глубокое кресло и посмотрел сквозь меня. — Положено ведь — не чокаясь?

Мы выпили, я не почувствовал обжигающего нёбо и глотку вкуса крепкой водки, тряхнул головой, встретился с его бесцветным, поразительно равнодушным взглядом, и мне стало не по себе: он понимал, что живым из этого дома выйдет только один из нас, и этим живым буду я.

— Вот именно, — медленно кивнул он. — Ты в самом деле хорош. Но я тебя нисколько не боюсь.

— Нет. Каждому из нас есть что терять.

— Ошибаешься. Меня, в сущности, ничего не держит… — Он обвел медленным взглядом высокое пространство каминной залы. — Здесь… У меня был сын от первого брака. Ты его покалечил, и он стал дебилом. У меня была женщина после того, как я развелся с первой женой. Но она ушла от меня год назад. Так уж сложились обстоятельства моего бизнеса, что мне пришлось на время покинуть нашу замечательную страну, а она осталась здесь… — Он помолчал, глядя в пространство, и взгляд его слегка затуманился. — Ну, словом, я ее потерял и уже не пытался вернуть. Потому что понимал, что это невозможно… Такая уж это была женщина. Немыслимая какая-то. И я ее любил — до дрожи, до беспамятства, до умопомрачения. — Он дернул плечом, взяв себя в руки, и махнул рукой. — А впрочем, тебе этого не понять.

— Ну почему же. Мне это знакомо.

Он метнул на меня короткий взгляд, саркастически цыкнул зубом и покачал головой.

— Да брось ты… Откуда? — Он звонко хлопнул себя по коленкам, словно собирающийся в долгую дорогу путник, присевший на минуту по традиции на чемодан, перед тем как шагнуть за порог. — Давай. Работай, парень. Если ты не сделаешь этого, то, значит, это сделаю я. Кто-то из нас ведь должен отчалить в мир иной. А остаться здесь суждено лишь одному. Ну?

В его вдруг сделавшихся совершенно прозрачными глазах стоял полный покой, тот самый, что возникает во взгляде человека, которого в самом деле уже мало что удерживает на этом свете, он смирно сидел в своем кресле, дожидаясь того момента, когда я вытащу из-за пояса тяжелый «Reck» и закончу этот разговор, его холеные белые, совершенно стерильные руки с тщательно обработанными розовыми ногтями по-прежнему неподвижно лежали на коленях, и, глядя на его тонкие, без пятнышка грязи или ссадинки пальцы, я вдруг подумал о том, что мне вовсе незачем его убивать.